За его спиной (СИ)

И жадно прижался к этим припухшим, таким мягким и податливым губам жестким грубым поцелуем.

Ляля лишь еще шире распахнула в испуге глаза, тихо и жалко выдыхая и позволяя вторгаться в свой рот настойчиво и опытно, только пальчики переползли с шеи, где до этого лежали в желании опоры и защиты, на грудь, несмело упираясь, словно отталкивая…

Но Бродяга, краем помутившегося сознания отмечая все ее действия, понимая их, в то же время не мог остановиться. Просто неспособен был на такое, сраженный новизной нахлынувших ощущений и эмоций.

Потому что бабы у него, конечно, были… И много, да…

Но вот таких вот… девочек… нежных, наивных, чистых… Таких никогда не было.

На контрасте с его опытом ее нежность и податливость ощущались практически кощунством. Дико заводящим. До безумия и полного отключения головы.

Бродяга прижал Лялю сильнее к себе, ломая слабое сопротивление, усилил напор, все грубее вгрызаясь в податливые дрожащие губы, невозможно вкусные, свежие и нежные, до головокружения и низкого горлового рычания зверя, предупреждающего самочку, чтоб не дергалась и позволила сделать с собой… Да все позволила, что способен сделать с беспомощной девушкой взрослый, опытный мужчина…

Бродяга слышал этот низкий рык, слышал ответный тихий стон, полный покорности и согласия… Стон, кидающий в пропасть… Потому что не должна девушка так стонать… если не хочет, чтоб ее взяли. Не должна! И уж тем более Ляля не должна… У нее… У нее отец умер, и жизнь поломалась, а она…

А она изгибалась в его руках, уже не отталкивая, а податливо и ласково гладя по широченным плечам, раскрывая рот, позволяя себя целовать, трогать, сжимать так, как ему хотелось в этот момент, и была настолько всепоглощающе сладкой, что Бродяга все дальше и дальше падал в дурманную, чудесную глубину, постепенно отключая уже и остатки мозга.

Никогда с ним такого не было, чтоб вот сразу и напрочь!

Даже во время самого пьяного, самого дикого секса какая-то часть сознания всегда функционировала, контролируя ситуацию…

А сейчас никакого контроля! Вообще ничего!

Только податливая нежность в его лапах, вкус ее губ, влажных и сладких, гладкость ее кожи, белой-белой, на которой так красиво расцветают следы его пальцев, его поцелуев… И волосы рыжие ореолом вокруг головы на темном покрывале, и глаза рыжие, а сейчас карие, глубокие и омутные… И беспомощность в них, и огонь затаенный, и испуг вперемешку с голодом…

А грудь небольшая, девичья совсем, нежная, стоит дотронуться — и Ляля стонет, выгибается и… Сто-о-оп!

Бродяга замер, ошалело глядя на взволнованно поднимающиеся и опускающиеся холмики груди, с белой, словно прозрачной кожей, на которой уже проступили пока еще красные следы от его губ… Моргнул, перевел взгляд на бледное и, как ему показалось в этот момент, жутко напуганное лицо Ляли, с огромными, безумными глазами.

Глянул на свои ладони, кажущиеся еще больше почему-то именно сейчас, когда они упирались в покрывало кровати возле головы девчонки… Покрывало… Кровати…

Это… Это чего такое? Это вообще как? Когда? Они же только что на кухне…

Бродяга, резко оттолкнувшись от кровати, поднялся, отступил на шаг, не рискуя смотреть на распростертую на покрывале Лялю, потом еще на шаг… Пока не допятился до двери. И там уже развернулся и молча вышел на улицу, закрывая за собой замок.

Тщательно. Проворачивая ключ несколько раз. Заставляя себя.

Потому что с каждым поворотом желание открыть эту чертову дверь и вернуться к лежащей на его кровати девушке становилось невыносимым…

Глава 20

Я слышала, как закрывается дверь, каждый щелчок замка слышала, он в ушах грохотом отдавался, перекрывая даже неистовое биение взволнованно колотящегося сердца.

Слышала, как мне казалось, тяжелые шаги Бродяги прочь от дворницкой… Мгновенное затишье… И удары чего-то твердого о железную дверь соседней подсобки. И даже, вроде бы, мат приглушенный…

Но понимать, связывать одно с другим пока была не способна.

Слишком пусто и бешено было в голове. Смятение и сумасшествие в мозгах, и, синхроном к ним, никак не желающее успокаиваться сердце…

Он меня поцеловал… Он… Он не просто поцеловал! Он практически… Ох…

Лицо, и без того красное, загорелось совсем уж невыносимо, и я закрыла его ладонями, словно боясь, что вспыхнет оно, что сгорю! Я и без того горю! От непонятного огня внутри, от смущения и удивления случившимся.

Так странно…

Совсем недавно я сходила с ума от увиденного в доме отца, не могла унять дрожь страха… И теперь? Куда это все ушло?

Нет, смерть отца и Али никуда не делась, да и не денется. И картина их мертвых тел перед глазами послушно встает и сейчас, но… Но не вызывает такой дикой оторопи, безумия, перемешанного с бесконечным непониманием, невозможностью осознать случившееся.

Это все ушло сейчас на второй план.

А на первом невозможный, невероятный поступок Бродяги…

Почему он это сделал? Зачем? Сейчас именно? Хотел отвлечь? Хотел… Чего хотел? Неужели… Того самого? Чего мужчина от женщины хочет?