За флажками

А потом был Советский райотдел и три часа мороки. Нас четверых разделили и допрашивали — или как это у них называется? — по разным закуткам. Но я был спокоен — особых расхождений в показаниях не предвиделось. Во-первых, я ничего не выдумывал, рассказывая Балабанову историю нынешнего вечера — если не считать эпизода с пистолетом. Просто несколько вольно интерпретировал ряд фактов. Во-вторых, и Генаха, и Ян, и Дедушка при разговоре присутствовали и были в курсе интерпретаций.

Поэтому, отстрелявшись самым первым, я со спокойной душой торчал в коридоре и поджидал остальных. Небольшое чувство дискомфорта вызывало лишь настойчивое желание курить. Но курить здесь было нельзя, и рядом терся какой-то полудурок из местных, тщательно блюдя чистоту житейского устава. Выйти на улицу он мне тоже не разрешал — в конце концов, официально меня еще не отпускали. Да неизвестно — отпустят ли вообще. Я, чай, не просто так пистолет в руке держал — я из него даже выстрелил. И даже попал. При особо удачном раскладе за это могут и реальным сроком наградить. Не самая заманчивая перспектива. Но я надеялся, что мне удастся выкрутиться. Необходимая самооборона, то, се… В конце концов, у бандитов, в пересчете на душу населения, куда больше оружия оказалось. Пусть докажут, что они им не размахивали, провоцируя меня.

Пытка никотином длилась больше часа. Сначала ко мне присоединился Ян, которому было пофигу, потому что он с полгода назад курить бросил, потом — Генаха, злой, как собака Баскервилей, которой забыли подкинуть на завтрак Баскервиля-другого. И мы втроем еще полчаса ожидали, пока появится Дедушка Будильник.

Я спросил у Генахи, отчего он злой такой. Оказалось, все очень даже серьезно:

— А че они мне бумагу подсунули, говорят — подписывай: «С моих слов записано верно, мною прочитано»? Ну, прочитал я эту маляву. Так ни хрена ж не верно! Я говорил: когда ты этого пидора из пушки отымел, они зассали и рыпаться не стали. А он записал: «Когда гражданин Мешковский выстрелил в одного из нападавших, остальные испугались и в дальнейшем вели себя спокойно». Я ему: «Так я ж не так говорил». А он мне: «Не могу же я в протоколе записать, что эти сраные пидоры хотели Яна вздрючить, да вы им самим очко на немецкий крест порвали». Почему это не может? Писать разучился, что ли? Ладно, я — недоучка. А он-то каждый день что-нибудь пишет. Да ну их!

Я слегка посочувствовал Генахе. Обидно, конечно, когда ты выдаешь на-гора шедевр за шедевром, а какой-нибудь бездарь губит их на корню. Но что делать — жизнь груба и несправедлива.

Дедушка Будильник, напротив, появился весьма довольный. Из пары-тройки восторженных фраз, что он пробулькал, захлебываясь от восторга, я понял, что ментам стали известны самые интимные подробности его партизанской молодости. Чем это могло помочь им в расследовании, я не знал, зато Дедушке хорошее настроение было обеспечено надолго.

Вся честная компания была в сборе, но отпускать нас не торопились. Полудурок местного производства, следивший, чтобы никотиновая пытка протекала без сучка, без задоринки, по-прежнему слонялся рядом, кося недобрым взглядом в нашу сторону. И, главное, молча. Только однажды, когда Дедушка достал было беломорину, надсмотрщик проявил зачатки эмоций, жестом приказав: «Убери!». Будильник крякнул, слегка подпортился настроением, но папиросу убрал. Чтобы хоть чем-то занять себе рот, принялся ворчать — мол, чего от нас еще надо, пора бы уже отпустить, и вообще — у нас клиенты прокисают. У меня было, что сказать Дедушке по этому поводу — скорее всего, Балабанов решал мою судьбу, оттого и случилась задержка. Перебирал, стало быть, варианты — то ли сразу двуручную пилу вручить да на Колыму отправить, чтобы я там запас досок для государства на зиму обеспечил, то ли предварительно в СИЗО помариновать.

В итоге прервать Дедушкино ворчанье я так и не решился. Он выглядел таким довольным, целиком отдаваясь процессу, что можно было только порадоваться за старичка. Надсмотрщик тоже на ворчание не реагировал. Как человек тренированный, он вообще делал вид, будто ни на что не реагирует. Правда, лишь до той поры, пока в коридор не выплыл Балабанов. В этот самый момент невозмутимость надзирателя резко иссякла, и он торопливо направился к Андрею Ильичу, на ходу доставая из кармана пачку сигарет.

Я не без злорадства усмехнулся. Не позволяя курить нам, полудурок получал тем же концом и по тому же месту. Насколько ему это пришлось по нраву, стало видно из возмущенного бормотанья, которым они с Балабановым принялись пуляться друг в друга, не стесняясь нас. В процессе дискуссии надсмотрщик сжевал две сигареты целиком и одну до половины, потом грязно выругался и быстрым шагом скрылся в конце коридора — там у них, видимо, располагалась курительная комната.

А Балабанов, как ни в чем не бывало, подошел к нам, обвел всю компанию благодушным взглядом и сообщил:

— Ну что? Все свободны. Поздравляю. Отмучились.