За год до победы (сборник)

Лепехин лежал, вжавшись грудью в мокрый снеговой гребень, твердый и неровный; сырость проникала в него сквозь шинель, телогрейку, выбивала дрожь, неприятно холодила мышцы, он ежился, покашливал, стараясь отвлечься, снова и снова прикладывался к биноклю. Но высотка по-прежнему было мертва. Ему хотелось поговорить, но он не хотел навязывать разговор. Старков же, в свою очередь, тоже не навязывался, он лежал на плащ-палатке, покусывая хворостину и сплевывая в сторону древесную кожуру, думал о чем-то своем.

Справа, из-за высотки, показались две маленькие фигурки. Подгребая под себя руками воздух, часто нагибаясь к земле, двинулись вдоль окопов. Лепехин догадался – связисты. Линию тянут. В овраг они точно не заглянут – незачем, поковыряются наверху, проложат провод и уберутся восвояси. Связисты спотыкались, часто останавливались – укладывали линию надежно, прочно, словно собирались надолго засесть в этих местах. Лепехин проводил их глазами, растянул уголки рта – ну-ну…

Небо начало тем временем проясняться, сквозь рвань, в облаках неожиданно проглянуло солнце, несмелое, невеликое. Было оно неярким, и силы-то в нем всего-ничего, а снег вмиг заиграл красками, запел разными цветами, каждая снежинка, каждая ледышка засветились. Внезапное солнце, цветистый снег, глухая спокойная тишина напомнили Лепехину мирную довоенную жизнь, все, что находилось там, за гранью военного времени. И показалось Лепехину, что и войны уже нет, и смерти нет, и все страшное, что довелось ему пережить, было сном. Все в бывшести.

Голубую прореху неба пересекло небольшое черное пятно. Лепехин еще раз оглядел горизонт – пусто, и тогда он, раскрылатив локти, сполз на животе вниз. Черное пятно медленно прочертило широкую дугу, по спирали скользнуло к земле. Ворон.

– Недобрая птица. Пожаловал, подлюга.

– Не люблю небесных куриц, – проговорил Старков. Он тоже увидел ворона. – Вот здесь, вот где они у меня сидят, – щелкнул пальцами по кадыку. – Помню, под Сталинградом, в степи, мы наткнулись на балку. Гнилая, вонючая. На дне трясина, по обводу – деревца. Чахлые, едва живые. Немцы расстреляли в этой балке пленных разведчиков – шесть человек. Взяли раненых, пытали, а потом пустили в расход. Воронье слетелось со всей степи. Мы подошли, а они, раздутые от мертвечины, сидят на трупах, подняться не могут. Перестреляли их из автоматов, подошли на ребят поглядеть. А у них животы выедены, глаза выклеваны, кости торчат. Страшно. Вороны и трупы разведчиков…

На немецкой стороне, за высоткой, тягуче, с придыханьем, всхлипнул миномет, и мина, хрипатая, крупная, тяжело взрезая воздух, прошла низко, почти видимая глазу. А разорвалась где-то далеко; взрыва не было заметно, он лишь ощутился по лениво вздрогнувшей земле да всколыхнувшимся облакам. Вслепую бьет, для острастки.

Прошел час, промозглый, леденящий, а Лепехин все не мог засечь стык – тот свободный коридор, в который он мог бы проскочить, – высотка молчала, и окопы тоже молчали, будто немцев в них и не было. Может, Старкову повезет?

– Слушай-ка, сержант, – Лепехин, распластавшийся на краю гребня, не поворачивая головы, помахал в воздухе ладонью, поманил Старкова к себе. Старков, круша сыпучий снег своими щеголеватыми сапогами, полез на гребень; взобравшись, привалился боком к Лепехину, осмотрелся, тяжело дыша. Лепехин сдернул с шеи тоненький ремешок бинокля, перекинул Старкову.

– Глянь-кась. Может, нащупаешь слабину, а? Где лучше всего окопы перемахнуть?..

– Не глянь, а взгляни, – поправил Старков. Он повел биноклем вдоль линии горизонта, по немецким окопам, задержался на том месте, где линия окопов обрывалась за снежным накатом, потом и этот накат кончался – уже у самого подножия высотки, – Лепехин внимательно проследил за движением бинокля, сощурился, когда Старков задержал бинокль. Лепехин уже думал, что немецкую оборону можно проскочить именно в этом месте, на смежении окопов с высотой. Там и пулеметов нет, да и по простой арифметике они не должны там стоять, и немцев явно поменьше, хотя и не стык это, а некий промин обороны, где торцовая сторона траншеи защищена высоткой и хорошо простреливается со всех сторон. В общем, места удобнее, чем эта закраина, не найдешь.

– Добро, – сказал Лепехин, посмотрел на Старкова. У того лицо было усталым, в глазах, в далекой глуби, в зрачках вспыхивали крохотные светляки, будто отблески костра, дергались и подпрыгивали. На лице кожа сухая, с шелушинами, похожими на мелкую чешую, губы в трещинах, одна, как порез, глубокая, с запекшейся кровяной корочкой, половинила нижнюю губу.

– Прорваться бы к своим, – проговорил Лепехин, прислушался к собственному голосу, – к своим бы! Там ребята дадут возможность отдохнуть, прийти в себя.

Старков кивнул.

– Добраться бы. Осточертело все, хоть вой. Так-то, товарищ солдат… – Помолчал, добавил: – Солдат что, дымом греется, шилом бреется. Надоело дымом греться, шилом бриться. Война надоела! – Старков повернулся, поджав к себе ноги, съехал в овражек.

– Зад не обдери! – предупредил Лепехин. Сплюнул. – Вот война, ни одного выстрела не слышно.