За год до победы (сборник)

– Замолчи! – прикрикнула на сына мать и, тревожно блеснув глазами, оглянулась на дверь. – Никогда больше не говори об этом!

Пургин в насмешливом движении прижал ладонь ко рту.

– Молчу, молчу!

– Вот-вот, – не поняла его движения мать. – Вот именно!

В следующий раз Пургин увидел в Кремле знаменитого писателя Алексея Толстого, тот – большеголовый, с огромным лбом, прикрытым каким-то длинным, лихо изогнутым клоком волос, с умными насмешливыми глазами, породистый, пахнущий шампанским – Толстой только что вкусно отобедал в «Метрополе», – прошел по тому же коридору, что и Сталин. Пургин остро позавидовал ему: великой славой наделен этот человек!

Не знал Пургин, зачем Толстой появился в Кремле.

В тот год Толстой жил в Крыму. Крым постепенно становился тем, что газеты дружно называли «всесоюзной здравницей» – писатель получил от правительства дачу и понемногу обихаживал ее. Вокруг было много пустых, брошенных своими хозяевами особняков – владельцы их находились в Турции, в Болгарии, в Югославии, во Франции, – и Толстой иногда заходил во дворы брошенных домов, любовался фонтанами, позеленевшими скульптурами, украшавшими входы мраморными поделками. Толстой был ценителем и знатоком искусства, и у него в пугливой, почти смертной тоске сжималось сердце, когда он видел погибающие произведения искусства.

На одном из заброшенных подворий он увидел дивную скульптуру, украшавшую фонтан, сработанную вдохновенно, тонко, со вкусом, и невольно остановился, благодаря проведение за то, что оно привело его на этот запущенный, с зацветшим старым мрамором двор: удачливый купидон с луком и пустым колчаном, в котором осталась одна-единственная «нерассрелянная» стрела, поверг его в тихое изумление. Живой классик даже поцокал языком от восхищения, оглянулся налево – никого нет, потом посмотрел направо – тоже никого, и помчался на свою дачу, где рабочие сколачивали романтическую летнюю беседку.

«Оставьте это, – классик недовольно ткнул рукой в беседку, – потом! Все это потом!»

Через десять минут бригада рабочих дружно демонтировала фонтан, снимая с него бронзового купидона, стараясь не оставить ни одной царапины ни на металле, ни на мраморе, а через два часа доставила его, целого, невредимого, во двор дачи классика.

«Вот это находка! – потирал руки классик. – Великая удача! Какие линии, какие пропорции, какой изящный ракурс! Невероятное произведение!»

О том, что известный писатель разрушил фонтан на старой дворянской даче и выломал из фонтана купидона, стало известно Сталину. Тот приказал:

– Вызовите-ка этого деятеля ко мне!

В Крым полетела открытка – простенькая, неприглядного глинистого цвета, с маркой, изображавшей шахтера с отбойным молотком, напечатанной прямо на поле открытки, и незатейливым текстом: «Дорогой товарищ, вам надлежит явиться тогда-то, туда-то, в подъезд такой-то, на этаж этакий, и все». У классика невольно дрогнуло сердце: он понял, что его вызывает сам Сталин.

Са-ам Сталин – и это очень много значило, это было решением судьбы, биографии, может быть, самой жизни, это классик тоже хорошо понимал. И хотя он не мог летать на самолетах – выворачивало наизнанку от болтанки и воздушных ям, сердце обрывалось и застревало в глотке, когда самолет падал в очередную пропасть – вышел он из самолета, чуть живой, зеленый, с мокрыми от рвоты губами, немедленно сел в рейсовый «дуглас» и понесся в Москву.

В назначенный час Толстой явился в Кремль, в знакомую приемную, в которой бывал уже несколько раз, встретил там одного из помощников вождя.

«Товарищ Сталин находится на совещании, – сообщил тот, – пройдите по коридору до конца, там дежурный скажет, куда идти дальше».

Писатель сделал вальяжный кивок, благодаря помощника, и двинулся по коридору искать Сталина. Дежурный долго изучал его документы, потом показал на следующий коридор – необычайно длинный, растворяющийся в дневном сумраке.

«Там, видать, также сидит дежурный, – подумал классик, – опять предстоит объяснение».

Хождение по коридорам, от дежурного к дежурному, продолжалось минут пятнадцать, классик сделался зеленым, как после тяжелого полета. Его начали одолевать нехорошие предчувствия, губы тряслись, он уже прокручивал в мозгу свою жизнь, особенно последние три месяца, пока находился в Крыму, и безуспешно пытался понять, в чем же провинился перед Сталиным? Нет, ни в чем, он чист перед товарищем Сталиным, чист и свят, открыт, как перед Богом, весь на ладони, и нынешние проходы по коридорам – чистая случайность, служебная забывчивость помощников великого человека, скоро он увидит Сталина и все разом встанет на свои места.