За годом год

Матиас беседовал с Родригесом, старым вагоновожатым, про которого приятели говорили, что «у него живот больше, чем у бабы на сносях». Мария помнила, как Родригес смотрел на свои часы: высоко подняв брови и с великой важностью. Извлекая из кармана куртки свой «рос-коп», он долго рассматривал его, а затем так же важно клал обратно в карман. Делал он это поминутно, но Марии казалось, что тем не менее Родригес никогда не знал, который час.

— А как поживают твои, Родригес?

— Живут себе преспокойно в Валенсии. Я пока их не зову.

Родригес указал большим пальцем через плечо, намекая на железный дождь, льющийся на город. И важно продолжал:

— Старший сейчас в Гвадалахаре. Вчера только получил от него письмо. Хорошо потрепали они итальянских фашистов в Гвадалахаре. Кажется, некоторые драпали до самой Сарагосы.

Мария продолжала вспоминать прошлые времена. Через черный проем окна со двора доносились тысячи различных звуков.

Из крана нудно капало в раковину. «Хоть бы Хоакин починил его наконец. Уж десять раз говорила».

Донья Пруденсия возилась у себя в комнате. Дети на первом этаже, не переставая, хныкали. Мать отчитывала их за то, что они отказывались есть мучную болтушку.

Мучная болтушка. Гороховая каша. От гороха пучит, усиливается сердцебиение. Пухнут руки и ноги. А что она ест? Да самое дешевое. Кашу. Дерьмовую кашу. «Ну и собачья жизнь! Только об еде и думаешь. Проклятая жизнь, дерьмовая жизнь», — размышляла Мария, слушая, как мать отчитывает своих детишек.

Она снова приложилась к бутылке. Вина оставалось меньше половины, и оно отдавало кислятиной.

Зажглась лампочка в кухне напротив. «Какая худущая и безобразная стала эта сеньора Петра, — подумала Мария. — И это когда они хорошо зажили. Муж у нее сержант в интендантских войсках. Кофе разогревает. Хороший, настоящий кофе, не то что это дерьмо из лавочки». — Она почти возненавидела соседку за то, что та питалась лучше ее.

Мария развлекалась, наблюдая, как соседка процеживает кофе через матерчатую цедилку. Цедилка напомнила ей своей формой и цветом козье вымя. И она рассмеялась. Соседка сжимала пальцами цедилку, чтобы лучше отжать кофе, сжимала и давила, словно сосцы вымени. Из большого пакета достала сахар. Мария, словно завороженная, следила за каждым ее движением. Вспомнила, что на той неделе не выдавали сахара по карточкам и ей пришлось купить у спекулянтов. И снова с ненавистью взглянула на противоположное окно.

Шум у входной двери вывел ее из задумчивости. Она узнала шаги Хоакина и Антонии. Они о чем-то говорили и смеялись. Мария зажгла свет в кухне и притворилась, будто возится с посудой.

— Антония, — сказала она девушке. — Твоя тетя просила, чтобы ты подождала ее, она скоро придет. Пошла в лавочку отовариваться.

— Спасибо, — ответила девушка.

Хоакин опять куда-то уходил. Он пришел, только чтобы взять несколько книг. Но перед тем, как уйти, умылся под краном.

Мария опять приложилась к бутылке. Пот градом катился по спине. Ей было нестерпимо жарко, горели даже глаза, но она не чувствовала опьянения. Снова хлопнула входная дверь. И вскоре послышался спор между Ауреа и племянницей.

«Как пить дать, не пустит ее».

— В полдесятого чтоб обязательно была дома, — настаивала Ауреа.

— Но тетя, — возражала девушка, — сейчас уже девять. Ты отпускаешь меня только на полчаса!

В тот далекий день тоже было девять часов вечера. Побыв немного с товарищами по работе, они с Матиасом ушли, взявшись под руку. Забрались в ближайшее кино на продленный сеанс.

Шли два фильма подряд. После окончания каждой программы зрители вставали с мест и в знак одобрения поднимали вверх сжатый кулак или сплетали руки над головой. «Теперь, — подумала Мария, — времена переменились и зрители в кинотеатрах, наверное, в виде приветствия выбрасывают руку вперед».

Матиас был очень нежен с нею. Он ласкал и крепко обнимал ее.

— Мария, — с придыханием шептал он. — Я считал, что уже ни одна женщина на свете не вскружит мне голову, но я ошибался. Вы свели меня с ума, признаюсь в этом. Ну полюби меня, хоть немножко. Будь со мной поласковей, ну хоть разочек…

Они вышли из кино раньше, чем кончился сеанс. Над городом нависала темная ночь. Но, несмотря на поздний час, по улицам разгуливало много народу. Прожекторы метались, скрещивая яркие снопы света. Белые кочаны зенитных разрывов усеяли ночное небо. Вскоре зенитки замолчали, и было только слышно, как шел непрерывный бой в Университетском городке.

— Дубасят почем зря у клиник, — сказал Матиас.

Они шли молча. Через несколько минут Матиас снова принялся за свое:

— Дома никого нет, сын сейчас живет у дяди с теткой.

Мария посмотрела прямо ему в лицо. Матиас сгорал от нетерпения. Он опять крепко обнял ее.

— Никак не попаду ключом в замочную скважину.

— Давай я открою, — сказала Мария.

Сидя на низеньком стуле, Maрия улыбалась, вспоминая ту далекую военную ночь. И снова приложилась к бутылке. В восьмой раз.

Оставался всего лишь один глоток.

Муж, дом, квартиранты — все проваливалось в бездонную пропасть.

Она начала тихонько напевать.