За годом год

Его занятость не позволяла им часто бывать вместе. Но зато они очень ценили такие минуты. И когда, например, Иван Матвеевич провожал жену до Белгоспроекта, ему хотелось идти с ней как можно дальше. Когда делился своими мыслями, знал — никого так не взволнуют они и нигде не найдут такого отклика, как у жены.

Единства, возможно, не было разве только в отношении к Юркевичу. Катерина Борисовна находила в нем черты своей Алеси и поддерживала во всем. Зимчук же относился к нему как ко взрослому подростку. Симпатизировал, но не уважал, понимал, что такие люди нужны, но был убежден — их надо сдерживать, даже ограничивать.

— У него много идей, Катя, — говорил он, — и все они, если судить отвлеченно, возвышенные. Но Юркевич знает, что надо Делать завтра, а не сегодня. Посмотри, на что он ориентирует своих архитекторов. Его идеи о парковой магистрали — красивый бред и только. Он не считается ни с чем. "Человек рождается с чувством прекрасного, и не нам глушить его!" Вот и весь его сказ. И поэтому — уперлась магистраль в бисквитную фабрику или завод молочных кислот — убрать их! Мешает Свислочь — повернуть ее. Хоть и занял правильную позицию к коттеджам для избранных. Да и то потому, что не вписывались в те кварталы…

Сразу после разговора с Валей и Юркевичем Зимчук пошел к Ковалевскому. Тот выслушал его и покачал головой: "У тебя тоже крайности, Иван. Ладно ли это? Боюсь, забываешься, что архитектура — искусство. Хозяйственник уже в кости въелся. Забыл, как выступал против земляных работ у Оперного театра? А что было бы, послушай тебя? Не парк, а кладбище! Есть, брат, такие люди мелких дел с народническим уклоном. Смотри!.." Но что стоит предпринять, Ковалевский все же подсказал. И, заехав после работы за Катериной Борисовной в Белгоспроект, Зимчук по дороге домой в открытую тешился:

— Ты понимаешь, как это будет? Соберем в горсовете жителей новых домов, пригласим строителей, архитекторов. Пусть обменяются комплиментами. Польза будет для всех, а особенно для твоего главного. Пусть подумает. Я уже звонил, — говорит, доволен и он. Вероятно, рассчитывает, что шишки посыплются на строителей. Не помешает послушать и Вале. Особенно сейчас…

Катерина Борисовна внимательно посмотрела на мужа, но ничего не сказала.

6

Что-то пошатнулось в Валиных взглядах.

Последние события словно разбудили ее. Стала пропадать та легкость, при которой все казалось почти простым, возможным. Вещи, люди вдруг предстали перед нею иными. Она болезненно почувствовала — надо значительно больше знать, чтобы не только учить других, но и самой жить как следует. И боже сохрани, чтобы убеждения твои вырастали из одной фантазии и усвоенных формул добра и зла! Жизнь — очень мудрая штука, и нельзя подходить к ней с заранее заготовленными мерками. Раньше, не задумываясь, она могла сделать замечание Василию Петровичу, что неразумно сажать липы на проспекте в один ряд, а лучше создать сплошную зеленую стену, размещая деревья в шахматном порядке в два ряда. Могла упрекнуть Зимчука, что он без особого энтузиазма относится к строительному комбайну… Но почему липы должны быть посажены не в один, а в два ряда? Действительно, стоит ли заниматься неуклюжим и малопродуктивным комбайном, который пока не оправдывает себя? Над этим она мало задумывалась. Ей казалось, что зеленая стена будет красивее, чем вытянутые в ряд липы, что, не поддерживая строительного комбайна, Зимчук тем самым не поддерживает новаторства и идеи механизации строительных работ вообще. И этого было достаточно, чтобы наседать и доказывать свое. Не потому ли выслушивали ее чаще всего из приличия, а когда забывали о нем, то переставали слушать, перебивали…

А встреча с матерью Алешки? Она смутила Валю. Открыла в её отношениях с Алешкой грани, о которых трудно было подозревать.

Бережно обняв за плечи, старушка повела Валю в комнату, посадила на деревянный диван с вышитой дорожкой на спинке. Долго, словно рассматривала, стояла перед ней. И верилось, что она по дыханию угадывает, как чувствует себя Валя.

— Погасли мои очи, Валечка, — призналась она.

— Да, это — горе! — посочувствовала Валя, не находя теплых слов. — Беда!..

— Слепилась — вышивала, маялась. Думала, лучше будет. А оно, вишь, как обернулось. Ни Костика, ни тебя. Запил он. Ой, как запил, детки-и! Приходит домой — сам не свой. Все, что остается от Костика, это только жалобы егоные. А ты ведь знаешь, у дитяти пальчик заболит, а у матери — душа. И все ему надо. Только это и осталось от его мальчишества. Весь вечер вчера Прибыткова с языка не спускал. Жаловался, клялся, плакал… Говорил, что ходил куда-то, требовал, каб судили его, арестовали или правду признали. Мочи нет с ним. Неужто вы не помиритесь с ним, Валечка? Неужто навек разлучились?

— Разве вы не знаете? — жалея ее, смалодушничала Валя.

— Почему не знаю? Он, пьяный, пока не заснет, как на духу, все рассказывает. Но не верится мне. Вельми легко разошлись вы. Да разве бросают друга в беде, отступаются… Хотела сама до тебя сходить. Но где там! Пьяный и то адреса не дал.