За горизонт

Матвей фильтровал её через грубую ткань, чтобы избавиться от чешуи и прочей крупной грязи, затем пропускал через воронку из плотно свёрнутой мехом внутрь оленьей куртки. Шерсть задерживала некоторую муть, но недостаточно. Матвея это совсем не пугало. Чем здоровее он становился, тем больше на ум лезли мысли о том, что он потерялся в океане. Даже пристав к берегу, он не смог бы точно определить, в какой части планеты находится.

Холодными ночами ему становилось особенно одиноко. Казалось, что он остался один на всей планете. Даже дельфины не появлялись, чтобы скрасить его одиночество. В голове появлялись вопросы без ответа, за что ему такое. Была даже некоторая зависть к товарищам, погибшим в лапах медведя. Они не испытывали непреходящего страха одиночества, для них всё закончилось и, возможно, они теперь испытывают блаженство загробной жизни.

Матвей оставил с утра на борту двадцать пятую зарубку. Перегнулся через борт, чтобы зачерпнуть воды для умывания и увидел свою непривычно бородатую физиономию. Глаза терялись на ней. Они ушли куда-то глубоко, так что вместо них в отражении были видны только два тёмных круга. Матвея ударило суеверной волной страха и прошибло потом. Ему показалось, что он увидел вместо себя отражение покойника. Зависть к товарищам как-то сразу пропала.

– Ты счастлив, что остался жить. Ты здоров и твои мысли только о хорошем, – Матвей ударил себя по щекам, зачерпнул руками забортной воды и замер с ней в ладонях, впитывая холод, освежающий мозг. – Ты больше не нытик. Ты, Матвей, тот парень, который носился по пещерам в свои самые сложные моменты жизни, – приободрил он себя воспоминаниями, которыми гордился.

С этого момента начался некоторый перелом сознания. Матвей будто испугался, что негатив, возникающий из-за постоянных мыслей о своём одиночестве, непременно выльется в какую-нибудь беду. Чтобы не дать дурным мыслям снова занять собой рассудок, Матвей принялся придумывать себе занятие. Он начал рыбачить небольшой запасной сетью. В еде он ещё не нуждался, но был не прочь отведать мягкого рыбьего мяса, вместо осточертевшей дубовой оленины. К тому же рыба могла удовлетворить жажду.

Рыбалка особо не складывалась. За целый день в сети задержались только две мелкие рыбёшки, которых Матвей отпустил. Толку с них не было никакого. Зато в заботах день не казался таким длинным. Даже ночью Матвей спал крепко, ни разу не проснувшись. Наутро он почувствовал себя так хорошо, что устроил себе душ.

Холодная вода жгла кожу. Ветер добавлял озноба. После моциона Матвей завернулся в меха, которые так желал выбросить Татарчук перед отправлением команды. Кожа начала гореть и наполняться теплом, о котором он успел позабыть. После душа Матвей почувствовал себя почти новым человеком. Мысли сами собой наполнились оптимистическими ожиданиями. И будто в благодарность за работу над собой, в вечернем небе сквозь краснеющий горизонт проступил чёрный рельеф берега.

По его прикидкам до берега было не меньше пятнадцати километров. Даже не думая о том, что грести одним веслом в тяжеленной шлюпке то ещё удовольствие, Матвей в сильном волнении направился к берегу. Спустя час, вымотавшись и взмокнув, он понял, что течение несёт его параллельно берегу. Приметная возвышенность на нём уходила влево. Для Матвея любой безжизненный каменистый остров являлся желанным. Тело просто просило дать ему постоять на твёрдой опоре.

Собрав всю волю в кулак, игнорируя боль, Матвей работал веслом, как проклятый. Он перемещался от борта к борту, делая по три сильных гребка. Низкое полярное солнце облизывало тени берега по самому краю. Матвей бросал короткие взгляды в его сторону, продолжая грести. Руки немели, и весло начало проворачиваться в ладонях. Приходилось мочить их плевками, а когда слюны не хватало, опускать за борт. На ладонях появились и сразу же лопнули мозоли, а вскоре выступила кровь.

Берег приближался. Солнце спряталось за ним, не мешая смотреть. Течение ослабло, и даже появился лёгкий запах стоячей воды. Матвей вынул весло и облегчённо бросил на дно шлюпки. До тёмной полосы берега остались считанные десятки метров спокойной воды. Он не чувствовал рук. Они напоминали ему клешни краба, негнущиеся, с оттопыренным большим пальцем. На ладонях темнела кровь. Чувствовалась она и в горле. Грудь до сих пор ходила ходуном, отдавая болью в рёбрах.

Матвей не двигался минут пятнадцать, набираясь сил для последнего рывка. Пока организм отдыхал, он рассматривал местность. Это был остров, довольно большой и, судя по запаху, пробивающемуся сквозь лёгкий болотный шлейф, на нём имелась растительность. Это обстоятельство настраивало Матвея на оптимистический лад. Он сразу представил, как разожжёт костёр и приготовит на нём еду. От вяленой оленины сводило челюсти, а желудок периодически сопротивлялся ей.