За границами снов

Аннет так и не поняла смысл произошедшего, просто списав странность на языковое непонимание. А вот на что мне оставалось списать эту глупость – непонятно. Последний день отдыха оказался скомканным и бестолковым. С пляжа меня выгнал дождь, который закончился, как только я вошла под крышу террасы. Поход по магазинам отменился – национальный праздник велит всем отдыхать, а не закупаться сувенирами и прочей ерундой. Аннет отправилась в гости к племяннице, так что обед и последний ужин я провела в одиночестве. С радушной хозяйкой я попрощалась после утреннего кофе, мило улыбнувшись еще раз одной из ее странных привычек – она никогда не провожает меня. После завтрака обязательно находится срочный визит к подругам или родственникам, так что ее голос я услышу только в Москве. Молчаливый водитель забрал мою сумку и распахнул дверцу машины. А в самолете меня ждал еще один сюрприз. Мой давешний сосед оказался им снова. Я вновь сидела у иллюминатора. А он рядом. Стюардесса смотрела на нас и пыталась улыбнуться – хотя бы из вежливости. А мы хохотали истерически. Оба.

– Давайте все-таки познакомимся. Евгений.

– Юлия. Хотя чаще меня называют Литтой или Юллитой.

– Кажется, у Гиппиус в каком-то романе была героиня с таким именем.

– Гиппиус теперь не читают. А имя прижилось с легкой руки бабушки.

– Моя бабушка называла меня Жаком и учила французскому уже года в три. В пять меня заставляли пользоваться ножом и салфеткой, а в десять услали учиться в Лондон.

– Так вы из золотой молодежи?

– Да как вам сказать, Литта. Со стороны кажется, что да. А для меня это все до сих пор только клетка. Оснащенная всем необходимым по самому высшему разряду, но клетка. Я сбегаю к школьному приятелю в Штаты раза два в год. Вот там я никому и ничего не должен. Там я – такой, какой хочу и могу. Без французского и Кембриджа.

– Неужели достаток может напрягать так сильно?

– Не достаток, а условности. В моей семье и вокруг нее они превыше всего. Но я, наверное, не бунтарь по натуре. Поэтому мои протесты кратковременны и быстро сгорают в каждодневной рутине. Как ни странно, я люблю свою работу. И рвать со всем и сразу желания у меня пока не возникало.

– А чем вы занимаетесь?

– Рекламой. В широком смысле этого слова. А вы?

– Я журналист.

– Так мы с вами коллеги в некотором роде. Я продаю иллюзии, а вы их рисуете. Словами на бумаге.

– Надеюсь, что моя работа – скорее документальна, чем иллюзорна.

– Не думаю, что ваш главред допустит попадания в глянец не-отредактированной реальности.

– А вы уверены, что я пишу для глянца?

– А я ошибся, и вы автор толстого литературного альманаха?

– Как вам ответить даже не знаю. Скорее всего, так – всего понемногу. И я успешно продаюсь как в иллюстрированной периодике, так и в литературных альманахах. Наверное, в чем-то мне повезло. Я сумела найти золотую середину.

– Да вы счастливый человек, мне казалось, что в журналистике золотой середины не бывает – либо для души, либо за деньги.

– А вот в вашей епархии все только за деньги?

– Почему же. Когда понимаешь, что сумел раскрутить и успешно продать абсолютную гадость, – это все-таки для души.

Так что полет обратно был так же приятен, насколько безобразен был полет туда. Такси искать не пришлось – моего чересчур обаятельного попутчика встречала машина. И он, конечно, предложил доставить меня до дома. И даже принес мой чемодан на четвертый этаж без лифта.

Я, в ответ, предложила ему чашку кофе. А он и не думал отказываться.

– Какая странная картина, это чей-то подарок?

Он спрашивал из гостиной, и, наверное, хорошо, что он об этом спросил, потому что иначе кофе оказался бы на ковре. Соседка была права. Собаки на картине не было. Она исчезла. Остался поводок и ошейник. Самое интересное, что ошейник-то у нее раньше был. А вот насчет поводка – не знаю, не уверена.

– Литта, с вами все в порядке?

– Со мной да. А вот с картиной нет. Собаки на ней нет. А еще в четверг, когда я улетала – была. Разве так бывает? У кого-нибудь еще убегала собака с картины? Оставив поводок и ошейник.

– Вы хотите сказать, что когда вы уезжали из дома, на картине была нарисована собака, а теперь ее нет?

– Именно это я и пытаюсь сказать. Конечно, была, как и лет пятнадцать до этого. Если честно, это смахивает на чью-то дурную шутку. Но у меня нет знакомых с таким извращенным чувством юмора.

– А это точно та же картина или просто похожее полотно?

– Хороший вопрос. Чтобы на него ответить, ее придется снять.

– Зачем?

– На оборотной стороне холста были надписи. И рама в нескольких местах покорежена. Я перевозила ее раз десять, наверное.

И Жак, забравшись на хрупкий венский стул, осторожно снял многострадальное полотно со стены.

– Не молчите, Литта, у вас такой вид, что мне хочется бежать за нашатырем.

– А может, лучше нашатырь? Или все-таки нашатырь? Как правильно? Это та же картина, Жак. Именно то полотно, которое мы с Майком покупали на набережной, даже не помню, сколько лет назад. Как могла пропасть собака с нарисованной картины? вы вообще о таком когда-нибудь слышали?

– А имя художника вы помните?