За гранью

Но Лорейн Темпл задела в ее душе какую-то чувствительную струну, и Мэгги пожалела, что так обошлась с ней. Если поговорить с репортерами, подумала Мэгги, она поддержит Люси. Общественная симпатия была бы очень кстати, а с этим местная газета справится. Разумеется, все будет зависеть от того, какую позицию займет полиция. Раз уж Бэнкс поверил тому, что Мэгги рассказала ему о насилии в семье Пэйнов — а Люси, когда будет в состоянии, подтвердит это, — тогда в полиции поймут, что она сама жертва, и отпустят ее, как только она поправится.

Лорейн Темпл оказалась достаточно настойчивой особой и через несколько минут позвонила снова.

— Послушайте, Мэгги, — сказала она. — Ну что плохого в том, что вы ответите на вопросы?

— Ну хорошо, — согласилась Мэгги. — Я встречусь с вами, чтобы посидеть и выпить. Через десять минут. Я знаю паб, о котором вы говорили. На нем вывеска «Дровосек». В конце Хилл-стрит, верно?

— Верно. Так через десять минут? Буду ждать.

Мэгги повесила трубку. Нашла в «Желтых страницах» ближайший цветочный магазин и оформила заказ на доставку букета в палату Люси с письменным пожеланием скорейшего выздоровления.

Перед выходом она бросила последний быстрый взгляд на свой набросок и заметила в нем нечто необычное. Лицо Рапунцель не походило на стандартное личико кукольной принцессы, какой ее изображают в иллюстрациях к сказкам, это было особое, единственное в своем роде лицо, отражавшее художественную индивидуальность Мэгги. Более того, Рапунцель напоминала Клэр Тос — на ее лице неведомо как оказались даже два прыщика на подбородке. Нахмурившись, Мэгги взяла резинку, решительно стерла их и поспешила на встречу с Лорейн Темпл.

Бэнкс ненавидел больницы и все, что напоминало о них, эта ненависть зародилась в нем еще в детстве, когда в девятилетнем возрасте его лечили от тонзиллита. Он ненавидел больничный запах, цвет стен, эхо, звучащее в больничных коридорах, белые халаты врачей, униформу санитарок, ненавидел кровати, термометры, шприцы, стетоскопы, капельницы и разное странное оборудование, которое он видел через полуоткрытые двери. Ненавидел все.

Говоря по правде, он возненавидел больницы еще до того, как оказался там с тонзиллитом. Когда родился его брат Рой, Бэнксу было пять лет. Беременность матери протекала с осложнениями, о которых взрослые предпочитали говорить шепотом, и она провела там почти целый месяц. Врачи прописали матери постельный режим, не разрешали ей даже ненадолго вставать с кровати. Бэнкса на это время отправили жить к тете с дядей в Нортгемптон. Он так и не освоился в новой школе, остался чужаком, и ему нередко приходилось отбиваться от драчунов, которые никогда не нападали в одиночку.

Он помнил, как дядя привез его в больницу повидаться с мамой: был холодный зимний вечер, дядя поднял его к окну — слава Богу, палата мамы была на нижнем этаже, — и маленький Алан, смахнув со стекла иней шерстяной рукавичкой, увидел ее, опухшую, отечную, и помахал ей рукой. Ему стало страшно. Должно быть, это ужасное место, думал он, раз оттуда маму не отпускают к сыну и заставляют спать в комнате с какими-то странными людьми, а ведь она так плохо себя чувствует.

Тонзилэктомия, удаление миндалин, только утвердила его в нелюбви ко всему больничному, и даже теперь, когда он был уже взрослым человеком, больницы все еще внушали ему сильный страх. Он воспринимал их как последнее местопребывание человека, в котором кто-то держится молодцом,а кого-то отправляют туда умирать и где усилия, предпринятые из лучших побуждений с целью оказания помощи ближнему при помощи зондирования, прокалывания и разного рода эктомий,придуманных медицинской наукой, только откладывают на время неизбежное, наполняя последние дни земной жизни человека пытками, болью и страхом. Приходя в больницу, Бэнкс чувствовал себя Филипом Ларкином [15]и вслед за ним бормотал: «Восстал ли, взвыл ты — смерти наплевать…»

Люси Пэйн находилась под охраной в Центральной больнице Лидса, расположенной недалеко от отделения реанимации, где лежал ее супруг после извлечения из мозга осколков черепных костей. Сидящий возле двери в ее палату констебль — на стуле рядом с ним лежала затрепанная книга Тома Клэнси в бумажной обложке — доложил, что в палате никто, кроме больничных сотрудников, не находился и никто туда не входил. Ночь прошла спокойно, добавил он. Везет же некоторым, подумал Бэнкс, входя в отдельную палату.

Врач, ожидавшая его в палате, представилась, как доктор Ландсберг. Своего имени она не назвала. Ее присутствие было Бэнксу нежелательно, но с этим он ничего поделать не мог. Люси Пэйн не была под арестом, зато она былапод наблюдением врачей.

— Боюсь, что беседа не будет долгой, — предупредила врач. — У нее серьезная травма, и сейчас ей больше всего необходим покой.