За гранью безумия

– Сквозь пекло пройду, – сказал Матвей и с размаху обеими руками вогнал кол ей в живот, чуть пониже пупка, пробив насквозь и мягкое тело, и матрас. От удара что-то внизу затрещало – это деревянное острие, угодившее в щель между двумя досками, разворотило её и застряло намертво.

Зинка даже не закричала – завыла, забилась на лежанке, как пришпиленный иголкой жук. На ночной рубашке стремительно расползалось во все стороны огромное багровое пятно.

– Больно тебе? – спросил Матвей. – А уж мне-то, мне-то как больно…

Отвернулся, опустив плечи, и пошёл прочь, прочь от этой женщины, прочь из этого дома и из этой жизни.

А Зинаида Акулова затихла через пару минут, но умирала ещё целых полчаса. Она уже не могла ни двигаться, ни стонать и только дышала, всё слабее и слабее, но ни на секунду не теряла сознания, и по обеим её щекам одна за другой скатывались недоплаканные при жизни слёзы.

4

Свою последнюю дорогу на Тагарлык он уже почти не осознавал и почти не помнил. Мир вокруг больше не был пепельно-серым, теперь он был озарён пламенем адского зарева, языки которого непрерывно плясали у Матвея перед глазами. Этот пожар, этот ад царил безраздельно в его голове, и в этом аду он метался, пытаясь найти свою любовь, свою мечту, свою Василису.

Его мотоцикл стоял в гараже – кто-то из подгорчан ещё в конце июля обнаружил его в кустах у Тагарлычки и пригнал на место. Матвей легко, вполоборота завёл его и рванул с места, своротив одну из створок деревянных ворот. Вдоль оград свернул налево, выкатил на трассу, перепугав и разогнав в стороны стайку тусующихся подростков, и на максимальном ходу помчался к Тагарлычке. Он не надел ни шлема, ни очков и только щурился от летевшей в лицо пыли, совсем не разбирая дороги, видя только её контуры. Тайга по обе стороны дороги казалась ему туманной пустошью, а сама дорога – расщелиной в тёмную бездну, в которую ему не давала погрузиться единственно лишь скорость. За несколько минут он добрался до моста, круто затормозил, отчего «Урал» занесло и опрокинуло набок, но Матвей не потерялся в этом дымящемся и пылающем мире, нашёл опору, сгруппировался, удержался на краю. Единственный путь отпечатался в мозгу светящейся нитью, как на экране GPS-навигатора, он мог бы следовать по нему с завязанными глазами, через любые преграды и препятствия, что бы ни окружало его, что бы ни сопутствовало ему на этом страшном пути… Он бежал, бежал бегом, не зная отдыха, не чувствуя времени, не падая больше, даже не спотыкаясь – ведь это действительно был его путь, выбранный добровольно.

Тихое спокойствие приозёрной полянки ударило внезапно, сметая прочь огненные кошмары, возвращая миру облик. Здесь так ничего и не поменялось, всё было наполнено тихой болью и щемящей грустью, а озеро оставалось всё таким же гладким и таинственным. Всё так же легонько шелестели тёмные кроны деревьев, так же загадочно и зовуще мерцала лунная дорожка на воде, и только множество свежих опавших листьев вокруг могло служить приметой грядущей осени.

Матвей сел на то самое осиновое брёвнышко. Впервые за долгий месяц ощутил, как в груди бьётся сердце. Прикрыл глаза – и сразу увидел её. Её улыбку, её гибкий стан, её озорные, полные задорного блеска зелёные глаза. Почувствовал её прикосновение.

– Я так извёлся без тебя, – прошептал он и почти услышал в ответ слова:

– Я тоже, любимый.

А может, это был лишь шелест ветра в тростнике или шорох падающих листьев…

– Она хотела воссоздать меня прежней, – почти неслышно сказала Василиса. – Она бы смогла. Я не смогу. Пока я здесь, я буду помнить тебя.

Где звучал этот тихий, нежный голос? В тишайшем плеске волн Тагарлыка? В невесомых дуновениях прозрачного воздуха? Или в глубинах его сознания?..

Он помнил каждое её слово, каждое движение. Память о её прикосновениях сохранилась в каждой клеточке его тела. Ему не нужно было ничего больше придумывать, ничего воображать. Достаточно было просто вот так сидеть с закрытыми глазами, не шевелясь, чтобы быть вместе с ней. И таинству этого последнего свидания уже и вправду никто и ничто не могло помешать.

И даже злющий, полуразложившийся мертвяк, которого когда-то звали Николаем Павловичем, вынырнув из озера, замешкался, застыл неподвижно в тростнике, чтобы дать этим двоим ещё хоть немного вечного времени.

Эпилог

Откуда этот неотступный мрак?

Хочу понять и не пойму никак.

Первая половина мая в Саянах выдалась небывало дождливой. Одинаковые, прохладные, серые пасмурные дни следовали один за другим, проливаясь стылыми дождями. Земля никак не могла прогреться, и подгорчане медлили с посадками, ожидая возвращения заблудившегося где-то тепла. Если кто и радовался погоде – так это чокнутый грибник Арсений Полозов, собиравший чуть не ежедневно богатые урожаи чудовищно гигантских строчков, безмерно расплодившихся в лесу на пропитанных водой старых валежных замшелых брёвнах. На улицах и в подворьях царила жидкая грязь, и даже подгорская молодёжь по вечерам не выходила на улицы, предпочитая тусоваться у кого-нибудь на дому.