За гранью – грань

Я боль уйму. Ладонями стальными
до боли сжать холодные виски —
кровь не течёт. Она почти остыла;
спокойно, сердце. В мире нет тоски —

иллюзия. Пусть музыка рыдает —

мозг оглушён. А нам ведь жить да жить.
Все медяки на паперти раздали,
и нечего уж больше положить

на жестяное крохотное блюдце,

пустое, как разодранный карман.
Душой к судьбе не в силах притулиться,
от выбора не требуя наград,

я не вступаю в круг противоречий.

Когда поют другие – я хриплю.
Но он со мной, гармонией отмечен,
тот чудный мир. И я к нему приду.

«Цыганка-гадалка…»

Цыганка-гадалка,
певунья-плясунья,
скажи мне судьбу, ничего не тая.
Отчаянно злую,
ещё молодую,
весёлую жизнь спой, певунья моя.

Пути-километры,

студёные ветры
остались за хрупкой усталой спиной.
Но – всё без ответа —
отчаянно верит
цыганка в звезду, что взошла надо мной

чужой-непригожей,

со славою схожей,
с судьбою весёлой плясуньи полей.
Босыми ногами
истоптан-исхожен,
мир стал ещё краше, больней и милей.

«Имя твоё каплет мёдом сквозь соты губ…»

Имя твоё каплет мёдом сквозь соты губ;
имя твоё у грядущих галактик излук;
имя твоё – птицы подстреленной стон;
имя твоё в одеяньи земных веков.

Имя твоё.

Но в потоке разлук

не различает мой тонущий слух
голос, слова – это смыто давно.
Неизбытно одно
имя твоё.

«Я лёгкости училась у тебя…»

Я лёгкости училась у тебя —
благодарю.
Так складывается опыт:
из мыслей своих и чужих,
но лишь своих ошибок,
которые уже не повторишь,
потому как знаешь,
чем они чреваты.

А лёгкость —

это хорошо.
Спасибо тебе
за всё.
Особенно за лёгкость
эту.

Попытка скепсиса

Ты сказал:
              – Что такое загар?
Краткосрочная память о лете?
Моря солнечного расплав,
по талонам в курортном бювете

отпускаемый простачкам?

Безоглядная даль горизонта.
Пенный шёпот обманчивых волн
и магнитное марево солнца.

Прорыв

Слова хлестали как пощёчины:
– Какая сытость – быть довольным
сытостью!
      И крик вот-вот готов сорваться:
– Довольно!
Остановись! Мне больно!

«Свет приходил издалёка…»

Свет приходил издалёка,
так что в пути остывал —
это и было отсчётом.
Что же ещё пожелать?

Льющийся маслом лампадным,

зябкое тело согрей, —
большего, право, не надо.
В рыбьих огнях фонарей

кружатся роем снежинки,

ввысь поднимаясь с земли.
Улицы, лица – чужие.
В снежной могиле замри.

Кутаясь огненным вихрем

к небу взметённых снегов,
право же, это нестрашно
знать, что закончен отсчёт.

Попытка оправданья