За гранью любви

Марк замедляется в паре шагов от выставленных, словно товар – коим рабы и являлись, мужчин, которые рядами опущены на колени и закованы тяжёлыми цепями. При каждом движении наручни содрогаются с характерным звуком, а длинные серьги изящно покачиваются, из-за чего шаги императора сопровождаются тонМарк звоном. Марк оглядывается, ища глазами фигуру, что привлекла его внимание ещё с императорской веранды, а когда находит, то удивлённо вскидывает брови, потому что мужчина, совсем не страшась, глядит прямо на него, прожигая своими чёрными зрачками абсолютно беззастенчиво. Марк насмешливо хмыкает от подобной вольности и двигается в его сторону, а торговец, заметив столь бессовестный поступок со стороны раба, с размаху влепляет мужчине грубую затрещину, вынуждая опустить голову.

Аврелий плавно подступает к черноволосому, останавливаясь перед сгорбленной фигурой и оценивающе рассматривая: голая грудь, что размеренно вздымается, покрыта блестящим слоем пота, плечи широкие, набедренная повязка, скрывающая самое сокровенное, не отрезает зрительный доступ к мощным загорелым бёдрам, а заведённые за спину руки выглядят сильными и большими. Марк был прав – из него выйдет идеальный гладиатор.

Марк цепляет пальцем его острый подбородок, вынуждая посмотреть на себя, но мужчина скалится, вырываясь, из-за чего сковывающие запястья цепи мерзко звенят. Император не успевает опешить от такой откровенной дерзости, как один из его служащих бьёт непокорного в плечо, выпаливая грозное:

– Как смеешь, клятый раб, отбрасывать руку Его Просветлённого Величества?

Тот замахивается вновь, собираясь отрезвить черноволосого новым ударом, но Марк демонстративно вскидывает руку, останавливая его, и тянется к подбородку мужчины вновь, ухватывая более жёстко, заставляя настроить зрительный контакт. Черные глаза встречаются с песочными – Аврелия, и Марк высокомерно усмехается, вертя лицо раба в стороны, чтобы получше разглядеть. Черноволосый же, даже стоя на коленях в одной ободранной повязке, умудряется вселять своим взглядом нахальное непослушание, смотрит прямо, с вызовом, будто говоря: «Тебе меня не сломить». И Марку это нравится. Лицо этого мужчины недурно, даже, можно сказать, красиво, от чего интерес к нему просыпается ещё более сильный. Император вздёргивает аккуратный нос, слабо бьёт раба по щеке, наблюдая за тем, как корчится его лицо от подобного жеста, и, оставшись довольным, поворачивается к торговцу.

– Плачу три тысячи сестерциев* за него, – после сказанного по толпе проходится серия восторженных вздохов.

Торговец мнётся, чувствуя алчный прилив и проговаривая тихо, запинаясь:

– Но…

– Пять тысяч сестерциев, – сразу же перебивает Марк, замечая недобрый, жадный блеск в чужих глазах.

– Как Вам будет угодно.

Марк взмахивает рукой, приказывая служащим расплатиться, а сам хватает раба за смольные волосы, запрокидывая его голову. Мужчина рычит на это и безучастным взглядом осматривает правителя с ног до головы, облизывая сухие от жары губы и смахивая плечом с шеи влагу.

– Теперь я – твой Господин, – мстительно тянет Марк, прослеживая за каплей пота, что стекает от ключиц к мускулистой груди. – Имя твоё с этой минуты – Арон, звание, дарованное императором, – Адельфус.

Черноволосый сжимает челюсти и шипит, когда служащий, отстегнув кандалы, что скрепляли щиколотки, тянет его наверх, вынуждая встать. Марку приходится запрокинуть голову, чтобы теперь взглянуть своему рабу в глаза, потому что мужчина оказывается действительно крепМарк и высоМарк, на голову выше – а то и больше – самого правителя. У Марка от подобной зверской мощи ком восхищения в горле застревает, но на лице ни одна эмоция не меняется, когда он, гордо развернувшись, велит вести будущего бойца в императорский лагерь.

Арон делает глубокий вдох, стараясь не слушать провокационные беседы, доносящиеся со всех сторон. Находясь за ареной, где столпилось множество других бойцов и простых любопытных, которым звание не позволяло полноправно занять место среди почётных зрителей, Чон ощущает слабый укол раздражения. Он морщится, когда обрывки фраз всё же успевают достичь его слуха: «Этого, кажется, сам император выбрал. Лично, представляешь?», «Что в нём такого выдающегося?», «Повелитель распорядился, чтобы у него были лучшие доспехи, чем это только он заслужил подобное снисхождение?», «Стал любимчиком и теперь, наверняка, нос задрал, думая, что все дороги перед ним открыты».

Сучьи псы! Как ещё языки не поотсыхали столько болтать?

Арон и сам не понимал, что в конце концов происходит, и как он оказался здесь: стоя в ожидании и перекидывая из одной руки в другую тяжёлый меч. Лучше бы он батрачил всю свою несчастную жизнь на какого-то зажиточного купца, отбывая свою прискорбную участь, чем бегал по арене, словно дрессированный зверь, грозясь в любую секунду попрощаться со своей душенькой.