За гранью обычного

Процесс обучения шел стандартно – большая часть необходимой информации доходила до нас через ненормативную лексику. Сначала на этом типе самолета инструктором нашей летной группы был самый старый «воздушный воин» училища. Он не хотел лишних переживаний, и поэтому все делал сам, постоянно комментируя свою работу народным «художественным» словом, искренне считая, что ее делает ученик. Бывало, что за весь полет к штурвалу я просто ни разу не прикасался, а иногда, доведенный до края такой «воспитательной работой», просто отключался от связи. Подобное происходило и с другими курсантами нашего экипажа. Каждый учился как мог: кто-то препирался, кто-то боролся за управление, а кто-то вроде меня сидел, как пришибленная мышь. После посадки мы обычно получали от инструктора одобрение за высокое качество полета. Лично мне было очень трудно летать самому после таких уроков.

Позднее нас передали другому обучающему летчику, молодому лейтенанту – выпускнику нашего славного ТВВАУЛ. Однажды в зоне мы отрабатывали выход из сложного положения по приборам под шторкой. Перед моими глазами были стрелки, цифровые шкалы и символы, показания которых говорили о том, что мы находились в глубоком крене и в крутом снижении. Я попытался резко исправить положение машины в пространстве, но перестарался. Мы перевалились в противоположный крен и перешли в не менее крутой набор. Так, под непрерывный бодрящий крик «сэнсэя», я умудрился сделать дважды. В итоге инструктор взял управление на себя и пообещал после посадки набить мне морду. Все шло именно к этому. После заруливания на стоянку я выскочил из кабины, как пробка из шампанского, и стремглав скатился вниз по приставленной стремянке. Сережа Иванов, так звали моего «шкраба», увидев пустую пилотскую кабину, спустился по лесенке и, не дождавшись моего подхода к нему за замечаниями, стал кидать в меня камни, сопровождая каждый бросок отменными авиационными ругательствами и угрозами будущей расправы. Я понял: работать штурвалом нужно плавнее.

Я возле фронтового бомбардировщика Ил-28

С каждым днем полеты становились все интереснее.

У нас были экипажи: штурман-офицер и солдат – стрелок-радист. Гордость за то, что от тебя зависит не только твоя, но и их жизни, наполняла сердце. Штурман официально считался в самолете старшим, но фактически знал свое штурманское место, а иногда, чтобы поднять моральный дух обучаемого, сам обращался к подчиненному с фразой: «Командир, вправо пять». Сами члены учебных экипажей в шутку называли себя камикадзе. Мужественнее специалистов среди летного состава военной авиации просто не бывает. Летать на боевых машинах с курсантами – это тебе не шутки. И не все справлялись с такой огромной психологической нагрузкой. На старшем курсе был случай, когда после взлета у пилотирующего самолет «юнкера» открылся фонарь кабины. Неожиданный и страшный шум от задуваемого потока воздуха вызвал первоначальную растерянность летчика, что привело к резким, но неглубоким маневрам. Штурман в такой обстановке, не имея возможности разобрать хоть какую-нибудь информацию по связи, воспринял непонятные для него ужасный грохот и рывки машины, как аварийную ситуацию, и катапультировался, но из-за недостатка высоты погиб. Возможно, масла в огонь подлила произошедшая незадолго до этого случая катастрофа «Ила», когда самолет резко перевернулся и упал на взлете из-за несогласованных действий курсанта и его инструктора – командира учебного полка.

Трагические случаи в нашем летном обучении перемежались с сугубо прозаическими. Однажды при выпуске шасси у меня не загорелась лампочка сигнализации выпущенного положения передней стойки. В голове потоком пронеслись лихорадочные мысли: от радостной – в предвкушении славы, которая должна будет обрушиться на меня, если я успешно выполню аварийное приземление, до панической – если все-таки придется садиться, то как? Тем более что в училище уже был тяжелый случай: на Л-29 при вынужденной внеаэродромной посадке из-за отказа двигателя погибли двое наших младшекурсников. После касания их самолет разрушился от удара о бруствер канавы, на беду оказавшейся на его пути.

Спокойная рекомендация руководителя полетов: «Замени лампочку», – вернула меня к действительности. После проведения элементарных манипуляций на приборной доске весело вспыхнул зеленый огонек, подтверждающий выход носовой опоры, и мгновенно, к моему величайшему удовлетворению, погасли не успевшие разгореться героические перспективы.

На полюбившихся нам «илах» мы выполняли маршрутные полеты, бомбили на полигоне и даже садились на другие аэродромы училища. Это было шиком высшей пробы. Однажды группа из шести самолетов, пилотируемых курсантами третьего курса, в которой был и я, ушла на полигонные бомбометания.