За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные

Огромную роль в семейной и общественной жизни волков играет длительная забота о потомстве. Волчата остаются при родителях несколько лет. Таким образом, стая представляет собой разновозрастную группу, в которой поярки, пока не заматереют и не станут совершенно самостоятельными, помогают пестовать прибылых малышей. В такой группе одновременно сосуществуют несколько поколений. Повзрослев, поярки покидают родителей и заводят собственные семьи.

Родители-волки по очереди ходят охотиться. Пока один остается с малышами в логове или месте семейной дневки – так называется укромное место, где волки растят свой выводок, – другой идет за добычей. Они вместе играют с волчатами, стоически перенося их потешные атаки и позволяя самым неугомонным и настырным детенышам в мире таскать себя за хвосты.

– Про волков надо запомнить три вещи, – говорит, загибая пальцы, Даг Смит, глава исследовательской программы Йеллоустонского национального парка. – Они кочевники, они охотники, и они социальные животные с невероятно высоким уровнем общественной организации. Колоссальная часть жизни волка обусловлена его социальностью, если есть такое слово. И как человек, изучающий волков три десятка лет, я со всей ответственностью заявляю: сказать просто «все волки делают то-то», «все самцы ведут себя так-то», «каждая самка занимается тем-то» невозможно. Нет никаких обобщений. Каждый волк – это абсолютно отдельная и фантастически интересная индивидуальность.

– Если вы видели волков в неволе, – продолжает свой рассказ Даг, – то наверняка заметили, что они все время мечутся по вольеру. Им нужно куда-то идти. За день волк проходит от восьми до шестидесяти километров, а то и больше. Причем не только в поисках добычи. Границы семейной территории надо постоянно поддерживать. По части охраны владений у них всегда ухо востро.

– Ну и пункт номер четыре, – подытоживает Смит. – Волку все нипочем. Он невероятно живуч.

В ходе проекта по возвращению волков в биосферу Йеллоустонского национального парка после семидесятилетнего перерыва ученые всерьез опасались, что серые переселенцы из Канады не пожелают оставаться на новом месте и дернут домой. Поэтому в течение нескольких недель их держали в специальных адаптационных вольерах. Большинство смирилось, но нашлись три бунтаря, которые с первого до последнего дня противились заточению. Один смог допрыгнуть и вцепиться зубами в нависающую над загоном проволочную сетку, находящуюся на высоте трех метров, протиснулся сквозь образовавшуюся брешь и вырвался на свободу. А потом снаружи прорыл в вольер подкоп, чтобы выпустить на волю товарищей. Эти три смутьяна так отчаянно грызли металлическую сетку, что почти полностью сточили себе клыки, от них практически ничего не осталось.

– Я, грешным делом, думал, что ребятам каюк, – вспоминает Смит. – Но после того, как их выпустили, они вели себя как ни в чем не бывало. Я понять не мог, как беззубый волк, у которого нет клыков, может идти на оленя!

(Сила сжатия челюстей у волка составляет пятьсот сорок четыре килограмма на квадратный дюйм – это вдвое больше, чем у немецкой овчарки. Такие челюсти способны сокрушить все что угодно.)

Четыре или пять раз Дагу Смиту пришлось столкнуться с тем, что у волка, которому он собирался заменить радиоошейник, обнаруживались следы зажившего перелома лапы, но установить это удавалось, только ощупав пойманное животное.

– Как только на волка надевают ошейник с передатчиком, нам становится известен каждый его шаг, а тут выясняется – мы и не подозревали, что он бегает со сломанной лапой!

Однажды Смит следил за передвижениями стаи с вертолета.

– Они мчались по снежному полю, то взмывая в воздух, то ныряя в снег «рыбкой». Мне надо было надеть на одного из них ошейник. Я из вертолета выстрелил в волка ампулой со снотворным и, только спустившись и подойдя к нему, увидел, что у него нет одной лапы. Сверху, с вертолета, я ничего не заметил, потому что на трех лапах он бежал с остальными наравне.

В той же самой стае была волчица, которая в конце зимы получила перелом плечевой кости. Очевидно, во время охоты ее пнул олень или бизон.

– Ей было десять лет (поразительное долголетие для волка в условиях дикой природы), но она как-то пробéгала всю следующую весну и лето. Думаю, стая ей помогала.

Волчицы не стало только осенью.

– Когда ощупываешь их кости, то понимаешь, что жизнь у волков – не сахар, и живучести их можно только подивиться.

Даг Смит рассказал мне о волчице-матриархе, которая, несмотря на волочащуюся переломанную лапу, внимательно наблюдала за охотой своей стаи.

– Ей бы забиться куда-то и зализывать раны, так нет, она должна быть в самой гуще событий, должна знать, что происходит!

Волчица, кстати, поправилась, лапа зажила.

– Волк никогда не станет жалеть себя. Никаких «ой, бедный я, бедный!». Он всегда приказывает себе: «Полный вперед!», а если и спрашивает, то не «За что?!», а «Кто на новенького?!».