За гранью снов (СИ)

Я готова сейчас! могла бы выкрикнуть я. Я не желаю больше принадлежать ему! Но я промолчала.

Оставив на столе поднос с едой, все девушки, кроме Рослин, вышли. Женщина подошла ко мне, глядя на меня очень внимательно, даже пристально. В любой другой ситуации я бы смутилась, отвернулась, может, даже покраснела, но не сейчас. Я просто в ответ смотрела на нее из-под припущенных ресниц.

- Что ты сделала, девочка? - спросила она напрямик, а я молчала. - Штефан Кэйвано слишком Князь, чтобы нарушить многовековые устои своей семьи и продать тебя. В чем ты провинилась?

Я продолжала молчать, только отвернулась к стене, закрыв глаза. Было больно слышать о своей вине, - несуществующей вине! А ответить... что отвечать? Оправдываться, говорить, что Князь видел только то, что ему хотели показать? И есть ли в этом смысл? Зачем оправдания тому, кто не желает знать правду?

- Не хочешь говорить, - с пониманием отозвалась Рослин, - я понимаю. Но, надеюсь, когда-нибудь ты решишься сделать это, - она легко, даже с нежностью, коснулась моего виска. - Тебе станет легче, девочка, поверь. Нельзя хранить боль в себе, она рано или поздно разъест тебя изнутри, оставив в сердце пустоту.

Я продолжала молчать, а Рослин, выпрямившись, в последний раз взглянула на меня и вышла.

О той боли, что билась во мне, хотелось кричать, а не просто говорить. Слезы, рвущиеся из глаз, обожгли щеки и я, превозмогая боль в теле, свернулась калачиком у стены, чтобы успокоиться.

Димитрий Мартэ пришел ко мне через пару часов, уже после того, как меня отмыли от крови, переодели в чистое платье, наложили примочки и, обработав кровоподтеки, забинтовали раны. Я ожидала, что он придет, но не думала, что он будет так... приветлив. Таких хозяев не бывает! Я их не видела... до него.

- Кто вы? – прошептали мои губы, когда он вошел. – Мой... новый хозяин?

Он присел в кресло напротив кровати, внимательно меня разглядывая, кажется, даже не отрывая глаз от моего лица и тела. Даже сквозь припухшие глаза, заплывшие от ударов, я видела это, - что он смотрит на меня очень странно. Внимательно пробегает взглядом от лба и щек, носа и губ к руках и пальцам на ногам, возвращается к черным волосам и останавливается на глазах.

- А ты бы этого не хотела? – медленно спросил он, выговаривая слова.

- А кто хочет быть рабыней? – отозвалась я.

И мы замолчали. Но это молчание было блаженным, теплым и комфортным. Я купалась в жарких лучах блуждающей по комнате теплоты и уюта. Какого-то семейного уюта. Но тут же одернула себя.

- Как тебя зовут? – спросил Димитрий, наконец.

Я вздрогнула от этого вопроса. Вроде бы простой, совершенно стандартный. Но я не знала, что сказать.

Кто я? Изменница, предательница, преступница? Или невинная рабыня, которую оболгали? Кто я?..

- Он называл меня... Кара, - шепотом проронили мои губы. В горле встал острый ком. Кара...

- А как называла себя ты? – осторожно спросил Димитрий.

- Это имеет значение? – грустно усмехнулась я. – Я уже не принадлежу себе. Меня попросту больше нет.

- Хорошо, Кара, - проворил мужчина с ударением и приподнялся с кресла. – Мы с тобой обязательно еще поговорим, - его клятвенное уверение почему-то заставило меня вздрогнуть. Я поняла, что от него мне не скрыть правды. – Но не сейчас, а когда ты поправишься. Отдыхай, - и вышел из комнаты.

А я еще долго смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь. Пустыми глазами, в которых плескалась боль и непонимание. А через некоторое время заснула, незаметно и глубоко провалившись в сон.

Я провела в доме Мартэ три дня. Он сказал, что как только я смогу ходить, буду выполнять домашнюю работу вместе с другими слугами. Я еще не вставала с постели, только к концу третьего дня, превозмогая боль, стала приподниматься на кровати, а потом и понемногу ходить. Мне приходилось испытывать подобную боль, в детском доме, чего только не придумывали, чтобы указать мне на мое место и вынудить плакать. Но боль, которую я испытывала сейчас, была тем ужаснее, что была не столь физической, сколько душевной. А излечить ее... только время может решить, когда она пройдет.

Димитрий Мартэ так и не намекнул на мою вину, из-за которой Кэйвано меня продал, он так же ничего не говорил о моем будущем, - в его доме, или же он решил меня продать. Лишь однажды в ходе короткой беседы я поняла, что продавать меня он не собирается.

- Что со мной будет? – проговорила я, когда он пришел справиться о моем здоровье. Уже в который раз!

- Ты будешь работать в доме наравне с остальными слугами, - разглядывая мое лицо с застывшими на нем следами насилия, ответил он. – Тебя это устраивает?

Я неопределенно качнула головой.

- Вы дадите мне... свободу? – осмелилась спросить я.

- Вольную. Это не совсем одно и то же, - мягко улыбнулся он. – Отпустить тебя я не могу.

- А если бы могли, - выдавила я из себя, - неужели сделали бы это?

И вновь этот его взгляд. Очень внимательный, пристальный, изучающий. Будто он вспоминает что-то. Задумчиво хмурится, щурится, губы поджимает, а брови против его воли сдвигаются к переносице.