За гранью тьмы (СИ)

Картина исчезает, серебряная Нить в моей туманной руке словно гореть начинает, тяну ее на себя. Натягивается, почти звенит, лунным светом сверкая в окружающей черноте. Приближаю ее к лицу, чуть вдыхаю незнакомый аромат. Пахнет пряностями и чем-то сладким. Запах ванили и мороженого.

Улыбаюсь. Нити пахнут по-своему, особенно. Смешение запахов, каждый из которых знаком и привычен, рождает нечто новое, первозданное, единственное. Делаю глубокий вдох и замираю.

Новое видение мелькает перед глазами.

Едва стоящая на ногах малышка держится ручками за края деревянной кроватки. Маленькая, смотрит круглыми темными глазами прямо на меня.

Это ложь — меня там нет, путь в прошлое схлопывается с каждой минувшей в лету минутой. Ребенок смотрит на кого-то, чьими глазами я вижу былое, жмется животом к прутьям кроватки и тихо хнычет.

Разглядываю ее приспущенные на коленях колготки и переполненный, свисающий тяжелым комом подгузник. Знаю — малышка голодна, но боится плакать. Грязная кофточка рваная и холодная, одеяло в старых пятнах и скомканное, валяется в самом углу.

Ребенок переступает с ножки на ножку и смотрит, едва слышно хныкая.

Под обшарпанной кроваткой на грязном полу россыпь стеклянных пивных бутылок. Закатились, затерялись в пыли.

Не ощущаю ничего, лишь легкую смиренную усталость от сюжета, который я наблюдал сотни, тысячи, несчетное количество раз.

Чувства, когда-то терзавшие меня, пытающие тело, несущие тревогу и боль, исчезли давно, целую вечность назад. Раздражение, злость, гнев, и самое жестокое — безысходность, — эмоции кажутся рассказанной второпях чужой историей, такой же, как и те, что я вижу, когда Зов обретает силу. Они давно превратились в тени самих себя, я слышу лишь слабые отголоски, не причиняющие беспокойства.

Нить дрожит в моей руке и видение исчезает, будто сметенное порывом.

Зов овладевает мной, вкушает по частям, шепчет неразборчиво, и я осторожно касаюсь серебристой Нити второй рукой.

Еще немного, еще чуть-чуть, прежде чем глаза мои застит ночь, должная смениться ярким светом.

Громкий крик, звук шлепка. Детский плач. Никаких картин в этот раз, только отдаленные звуки как послание из прошлого. Крик становится громче, слышу свист, будто тонким прутом расчерчивают воздух, и визг ребенка разрывает уши.

Жесткие обрывистые слова льются потоком.

Не понимаю значения, не знаю языка. Когда-то я знал их все до единого — воспоминание об этом еще живо в моей памяти. Множество переплетений слов, бесконечное количество созвучий и сочетаний, обретающих смысл.

Мне не нужны слова, чтобы понимать чужие судьбы. У меня нет ни единой причины говорить с теми, за кем я прихожу.

А потому я забыл языки, каждое значение, вычеркнул из памяти, разбросал в темноте своего мира, потеряв навеки.

Отец бьет свою дочь — обыденность, которая не удивляет. Неважная деталь существования, мелочь бытия.

Почему именно эта сцена? Что она несет в себе?

Ответ приходит сам собой, стоит мне задать его.

Мельком, на краю зрения, как ускользающее видение, замечаю грязно-серого толстолапого щенка. Сидит в коробке, притащенный с улицы, грязный, с подтеками гноя под слезящимися глазами. Его Нить коричневая, переливается оттенками, яркая, как почти у всех животных.

Слышу стук маленького сердечка, напуганного громкими звуками. Вглядываюсь, силясь рассмотреть подробности, но окно стремительно захлопывается, открывая новое.

Последнее.

Зов почти нестерпим, скручивается ремнями, канатами, тянет за собой, лишая воли. Терплю, едва находя силы.

Вижу девочку, сидящую в старой надувной лодке. Деревянная скамья грязная, вся в пятнах. Скрипят металлические уключины, с тихим плеском врезаются в воду пластиковые весла. Движения весел неуверенные, разболтанные. Мужчина, держащий весла в грубых руках, покачивается, взгляд его расфокусирован.

Девочка бледная, оглядывается на мужчину, теребит в руках край синего застиранного свитера.

Я подобрался очень близко. Вот оно. Осталось так мало — и Зов исчезнет, разливая жар удовлетворения, позволяя смежить веки, погружая меня в дремоту, чтобы спустя время, не имеющее обозначения, вновь пробудить меня.

Удивительно солнечно.

Свет разливается вокруг, девочка щурится, опасливо косясь на молчаливого мужчину. Сглатывает, отворачивается — движения даются тяжело, она боится. Тело выдает ее, сотрясаясь крупной дрожью.

Боится пьяного отца, затащившего ее на середину глубокого озера, пообещавшего порыбачить, научить нацеплять червя на крючок, но снова сорвавшегося, напившегося так сильно, что того и гляди, перевесится через край лодки и завалится в воду.

Девочка боится за себя, потому что отец всегда бьет ее, когда выпьет. Боится за отца, который едва удерживает в руках желтые пластиковые весла. Потому что мать девочки давно умерла, ознаменовав своей смертью новый, смердящий алкоголем путь для отца, а старая бабка, единственная, кому девочка еще небезразлична, нещадно ругающая своего пропойцу сына, выжила из ума так сильно, что заботиться нужно о ней самой.