За гранью тьмы (СИ)

Перехватывает дыхание от одной мысли о Тео. Зажмуриваюсь, не в силах шага дальше сделать, останавливаюсь, сжимая зубы, кривясь в болезненной гримасе. Легче не думать, не вспоминать, таить в себе, схоронив за печатями, которые кажутся тяжелее могильной плиты.

Стискиваю кулаки, так сильно, что едва не сводит мышцы, — и становится легче. Медленно выдыхаю и открываю глаза.

Она здесь.

Мелькает серебром, колышется на ветру как нескончаемые холмы пустынного вереска.

Тонкая паучья Нить играется перед лицом, ускользает, мерцает, игривая и живая. Тянусь дрожащей рукой, а между лопаток скользит лед, стекаясь в ложбинку на пояснице.

Не верю.

Тонкая, несущая в себе рассеянный слабый свет, Нить пульсирует, кажется, ровными мягкими толчками. Мои пальцы замирают близ нее, не в силах дотронуться. Не нахожу в себе решимости, потому что боюсь поверить.

Порыв ветра, наполненный солью, уносит паутинку дальше от меня — она ускользает, легкая и невесомая, летит в воздухе, как серебряное мерцание, с трудом различимое глазом.

Глубоко вдыхаю носом, сглатываю так, что кадык дерет горло, как холодным песком запорошенное.

Срываюсь, пробужденный словно, силясь ухватить, поймать дразнящее видение. Тяну руку, и пальцы обжигает боль прикосновения.

Я заслужил одиночество, забвение и порицание. Я не должен был слушать Тео, как не послушал когда-то Ангела. Не должен был ждать и верить.

Потому что все повторится вновь. Потому что тьма, что я ношу в себе, не дает шанса, уничтожая свет, манящий своей чистотой.

Все это знаю.

Но когда серебро ярко вспыхивает в моей руке, ослепляя на миг, когда равномерная пульсация начинает звучать в ушах в ритме сердца, наконец, я нахожу Путь.

Она очень красива — ее мать. Светловолосая и с глазами цвета темного неба. Смеется заливисто, рассматривая тонкий золотой браслет на своем изящном запястье. Подарок от того, кого она любит. Почти не обращаю внимания на мужчину рядом, прикованный взглядом к плоскому еще, чуть заметному животику под тканью синего платья.

Закрываю веки, вслушиваясь в частое глухое сердцебиение, ощущаю тепло надежной материнской утробы, слышу тихий звук, неслышное колыхание вод как движение маленькой рыбки в недвижной воде. Почти неразличимо, почти не существует.

Когда моя ладонь касается живота женщины, она вздрагивает от окатившего ее дуновением холода; крутит головой и ежится, сетуя на сквозняки.

Одно прикосновение — больше мне не нужно. Я не имею права рисковать Ею. Одно прикосновение, чтобы снова почувствовать себя живым.

Мы лежим на берегу, в густой траве, наверняка пачкающей одежду зеленым соком. Она смеется, поднимает руку и растопыривает пальцы, машет ладонью в воздухе, закрывая лицо от ослепительных лучей солнца.

Поворачиваю голову и украдкой любуюсь ею, не пряча мягкую улыбку. Светловолосая, как мать, она унаследовала темные глаза отца. Она больше не носит очки и не кусает губы; самоуверенная девочка, избалованная и слишком смелая для своего возраста.

На ней красное платье с вышивкой; брошенный раскрытый рюкзачок валяется рядом, бутылка с газированным напитком греется боком под жаркими лучами.

Ей пять лет.

— Превратись в дракона, — вновь смеется она, приподнимаясь и садясь на траве. Скрещивает голые ноги и хватает цепочку, продетую в пояс моих черных штанов, тянет на себя, крутит в пальцах розу ветров. — Или в робота.

Закрываю глаза, подставляя лицо теплу, греющему кожу. Под веками пляшут розовые пятна; слышу, как далеко внизу, под нами, волны бьются о каменистые берега.

Скрипичная мелодия разливается вокруг: поначалу тихая, она набирает силу, ликованием отзываясь глубоко под ребрами. Затаиваю дыхание и улыбаюсь солнечному свету.