За грибами в Лондон

И солнце, кстати, тоже остановилось над горизонтом – давно уже заходит и не может зайти. Да, этот бесконечный день запомнится мне!.. если, конечно, когда-нибудь кончится. После борьбы с пятым, кажется, буксиром с вереницей плотов я вытер запястьем пот, глянул на берег… А-а! Старик вместе с овцами исчез. Значит, я сдвинул время, заставил земной шар повернуться, упираясь в него багром? Солнце, правда, все столь же ярко разливалось по горизонту, но солнце – мелочь! Бывает, задумалось маленько. А я, ликуя, выскочил на широкий разлив – мощная река Волхов пересекала канал и впадала в Ладогу, по берегам – красивые церкви, с горки спускается зубчатой стеной монастырь. Я замер. Вот оно, счастье. Причем заслуженное, натруженное. Тело сладко гудело. На медленной скорости, тихо тарахтя, мы проплывали эту красоту… Хоть чего-то ты в этой жизни достиг! На далеком берегу воротца – продолжение берегового Ладожского канала, не спеша подруливаем туда – заодно любуемся, наслаждаемся… Лодки с рыбаками там и сям. Есть же люди, которые могут пить это счастье каждый день, с толком и не спеша! И я с ними почти наравне наслаждаюсь чудесным вечером.

Из каюты вдруг высунулась лохматая башка, затем на четвереньках выползло странное существо. Держась за рубку, встало, покачиваясь. Напоминает Никиту. Нижняя мокрая губа безвольно свисает, мутные зенки блуждают. Облеплен лосиными мухами: не все, оказывается, покинули нас – на его долю осталось.

Сейчас еще очнутся эти чудесные близнецы, Коля-Толя и Толя-Коля, и идиллии конец. Но и Никита себя показал: короткопалой своей ручонкой сцапал штурвал, стал выкручивать, выруливать назад – я, с трудом выходя из счастливого оцепенения, перехватил штурвал.

– К-куда? – заорал я.

– Т… т… т… тазат! – с трудом двигая распухшим языком, выговорил он…

«Назад», надо понимать? Ну нет уж! Я отпихнул его. Устояв на ногах, он изумленно озирался. Красота эта явно не устраивала его. Помню насмешливые стихи Игорька, посвященные одному из наших совместных плаваний: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Под ним товарищ кривоногий с разбитым в пьяной драке лбом. Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой, а он, мятежный, ищет дури, как будто в дури есть покой!»

Похоже! Дико таращась, он снова сунулся к штурвалу.

– Куда ты?

– Н-н-назад!

На этот раз он ухватил штурвал весьма крепко, и мы рулили туда-сюда, поочередно друг друга побеждая, выписывая затейливые узоры на солнечной глади перед носом проходящих судов. На фоне такой красоты – столь безобразная сцена.

– Н-нельзя плыть без Игорька! – завопил он. Вспомнил! Правда, с некоторым опозданием…

По форме безобразно, но верно по сути. Игорек давал нашей жизни этакий великосветский шик. Помню, как однажды во время шторма на заливе он подал нам элегантные коктейли и обижался, что мы пьем не через соломинки! «Какие соломинки? Ты посмотри, что творится!» – мрачно, но влюбленно глядя на него, кивнул Никита на волны, огромные, вороненые, время от времени подергивающиеся еще мелкой рябью от какого-то дополнительного мелкого ветерка. «Действительно, Никита, что это?» – брезгливо проговорил Игорек, глянув в иллюминатор… и пристыженные волны вскоре утихли. Да, как нам не хватает его! Без него плавание превращается в какой-то тяжкий крестьянский труд с перерывами на пьянство и драки. Никакого праздника. Теперь лишь суровый расчет может как-то держать нас на плаву. Я отпихнул Никиту – он стоял на корме, бессмысленно раскачиваясь и икая. Сейчас упадет. Но штурвал мне не выпустить – нужно попасть в продолжение канала: от старания я даже высунул язык.