За и против кинематографа. Теория, критика, сценарии

Самые упрямые из этих обанкротившихся лжецов всё ещё делают вид, что задаются вопросом, существует ли общество спектакля на самом деле или я его случайно изобрёл. Но поскольку ещё несколько лет назад лес истории начал своё наступление на замок из фальшивых карт и продолжает в настоящий момент сжимать кольцо окружения, почти все эти комментаторы опустились до того, что начали приветствовать достоинства моей книги, как если бы они были способны её прочесть и как если бы они восприняли её с таким же уважением, когда она вышла в 1967 году. Но в целом они находят, что я злоупотребляю их покладистостью, когда переношу свою книгу на киноэкран. Этот удар стал тем более болезненным для них, что они даже представить себе не могли, что подобная роскошь возможна. Их злость подтверждает, что появление такой критики в кинематографе тревожит их ещё больше, чем на страницах книги. Здесь, как и везде, они вынуждены бороться, отступая, на второй линии обороны. Многие обвиняют этот фильм в том, что он труден для понимания. Другие жалуются, что образы мешают понимать слова, если не наоборот. Когда они говорят, что этот фильм утомителен, и с гордостью возводят своё утомление в общий критерий коммуникации, они прежде всего как бы хотят показать, что без труда понимают, чуть ли не одобряют ту же теорию, изложенную в формате книги. И после этого они пытаются выдать за простое несогласие с кинематографическим подходом то, что на деле является конфликтом вокруг представления об обществе, это открытая война в реальном обществе.

Панорамный вид большого числа телеэкранов, одновременно показывающих разные спортивные состязания в ходе мюнхенских Олимпийских игр.

Шествие португальских рабочих; оцепление из танков и солдат, выставленное, чтобы сдержать их.

Субтитр: Лиссабон, 7 февраля 1975 г. Федерация из тридцати восьми предприятий отвергает сталинистов, профсоюзы и министров.

Долгая серия кадров с телеэкранами, показывающими различные соревнования. Лишь ограниченность человеческих возможностей не позволяет видеть всё и одновременно, или, по крайней мере, видеть все эти соревнования.

Но почему они готовы понимать лучше, чем фильм, который выше их умственных способностей, всё остальное, что выпадает на их долю в обществе, столь совершенно предрасположившем их к интеллектуальному истощению? Каким образом их слабость оказывается в лучшем положении для того, чтобы различать в непрерывном шуме множества одновременных сообщений рекламы или правительства все грубые софизмы, заставляющие их безропотно принимать свою работу и свой досуг, мысли президента Жискара и вкус крахмалосодержащих продуктов? Трудность не в моём фильме, она в их раболепных головах.

Ни один фильм не может быть труднее своего времени. К примеру, есть те, кто понимает, и те, кто не понимает, что когда французам, согласно очень старому рецепту власти, предлагают новое министерство под названием «Министерство качества жизни», то это, как говорил Макиавелли, просто «для того, чтобы они сохранили хотя бы имя того, что они потеряли». Есть те, кто понимает, и те, кто не понимает, что в классовой борьбе в Португалии изначально превалировал прямой конфликт между революционными рабочими, организованными в автономные ассамблеи, и обогатившейся сталинистской бюрократией беспорядочно отступающих генералов. Те, кто это понимает – могут понять мой фильм; а я не снимаю фильмов для тех, кто не понимает или скрывает это.

В первые дни португальской революции сталинист Куньял, социалист Суареш, генерал Спинола и неважно кто ещё из облечённых хоть какой-либо властью подписывают в ярком свете люстр национального дворца своё обязательство сделать всё, что в их силах, для того чтобы помешать развитию революции.