За Калинов мост

Она хрипло кричала и хлестала по лицу руками, пытаясь стереть с лица кошмарный поцелуй, содрать кожу, до которой дотрагивался раздвоенный язык. Футболка, ладони, лицо, волосы – все промокло от пота, стало отвратительно клейким, спальник облепил тело, и ей казалось, что змеи все еще опутывают ее со всех сторон.

Старуха на руках вытащила извивающуюся Маринку во двор и окатила водой из ведра. Вода была не холодной, а приятно прохладной, чистой, смывающей с кожи душный кошмар.

– Еще... – выдохнула Маринка, догадываясь, что не спит.

Авдотья Кузьминична повторила процедуру отрезвления. И откуда в ведре бралась вода? До колодца-то оставалось не меньше двадцати шагов!

– Что ж ты, детонька... – пробормотала старуха и взяла Маринку на руки, как ребенка, – пойдем-ка скорей обратно...

В избушке уже горели свечи, Авдотья Кузьминична усадила ее на сундук, раздела догола и завернула в шубу вместо липкого спальника. И вовремя – после обливания Маринку начал бить озноб, и воспоминание о кошмаре его только усиливали. Лицо горело и саднило.

– Посмотри, что с личиком-то сделала... – бабка сунула ей в руки блюдечко, и Маринка с ужасом увидела широкие кровоточащие царапины, располосовавшие щеки, и губы и нос.

– Ой, мамочка! Что же теперь делать? – стуча зубами, выговорила она.

– Да ничего. Сейчас, тряпочку приложим, и все пройдет. Не бойся.

Старуха вынула из кармана что-то вроде носового платка, вытащила из-под столика бутыль с мутно-белой жидкостью, похожую то ли на молоко, то ли на самогонку, и плеснула немного жидкости на тряпку.

– Мертвая вода. Запоминай, все раны исцеляет, кости сращивает, даже голова отрубленная на место прирастет, если ее мертвой водой сбрызнуть.

– Что, и человек оживет? – Маринка поморщилась от прикосновения носового платка к лицу.

– Нет, – усмехнулась старуха, – на то живая вода нужна.

– И где берут эту живую воду?

– Лучше бы спросила, где берут мертвую. Живая вода в ручейке бежит, на крыльцо выйди да посмотри. Глубоко, конечно, но достать-то можно. А мертвая вода – в молочной реке Смородине. И попасть туда не просто.

– И как, если у меня есть и живая и мертвая вода, я кого хочешь оживить могу?

– Увы. Если бы это было так! Люди бы вообще не умирали.

– Тогда зачем живая вода нужна?

– Не скажи. Нужна. Из царства мертвых вернуться. Не твоего ума дела, короче. Что ж тебе приснилось-то, что ты с лицом своим такое сотворила?

Маринка посмотрела в зеркальце – ни одной царапины не осталось, будто их и не было. Еще одно волшебство... И лицо вроде бы помолодело: исчезли недавно появившиеся паутинки вокруг глаз, щеки зарумянились, глаза заблестели.

– Мне приснился монах, – с готовностью ответила она, – он мне с самого детства снится. Я его называла «человек-смерть». Только сегодня он был еще и змеей.

– Монах? Ну-ка расскажи мне про этого монаха. Может, ты и наяву его встречала?

Маринка хотела рассказать про заброшенный пансионат, в котором они видели оборотней, но вовремя вспомнила о клятве огнем. Игорь так строго относился к обещанию, что она сама, наконец, начала принимать его всерьез.

– Нет, не встречала. Он мне только мерещился, – сказала она, – в сером балахоне, с капюшоном.

Старуха насупилась и замолчала, как будто размышляла о чем-то. А потом начала говорить.

– Знаешь ли ты, милая моя, что с тобой произошло? Почему смерть на плечо тебе села?

– Нет... – Маринка привстала.

– Я тебе расскажу. Монах этот, как вы его называете, на самом деле, конечно, никакой не монах. Хитрый он, подлец, и сила в нем есть. Моих сторожей он за версту обходит, словно нюхом их чует. И со мной встречаться не хочет, понятно, почему. Как уж, верткий и ушлый. Только рано или поздно я его, убивца, достану.

Старуха с недоброй усмешкой потрясла головой.

– А что он сделал? – спросила Маринка.

– Есть на свете такая вещь – ниточка судьбы. И есть время. В этом мире время – всего лишь секунда, которой ты живешь. Прошлого не воротишь, а в будущее не заглянешь. Ниточка судьбы вьется и через эту секунду перекатывается. И если на ниточке завязать узелок, то она разорвется, как только узелок до этой секунды добежит. Вот этот подлец на твоей ниточке узелок и завязал. Человек с узелком на судьбе чует его, знает, сколько ему осталось, а узелка развязать не может.

– А почему я никому не могу сказать, сколько мне осталось? – спросила Маринка, думая не столько о себе, сколько об Игоре.

– Потому что надеешься. Вслух сказанного не воротишь, не изменишь. Слова – штука странная, вещная. Словом беду отвести можно, а можно приманить. Поэтому человек с узелком и спешит кому-нибудь рассказать о своем знании, отвести беду. Но открыть постороннему свою судьбу – это уже совсем другое, это опасно, это судьбе наперекор пойти, а судьба этого ох как не любит! Так что и не говори никому, ничего хорошего из этого не выйдет.

– А зачем ему это понадобилось? Почему он это сделал?

– Решил, что имеет право чужой жизнью распоряжаться. Без малого, сотню человек погубил. Недаром он тебе в кошмарах снился. «Человек-смерть»! Так и есть, точно так и есть. Убийца, хитрый и безжалостный.