За Калинов мост

И, достигнув дна, он, собрав в кулак всю волю, что еще осталась, глянул вверх и увидел над головой радужный проблеск надежды. Oenothera libertus. Медведь придет сюда за своей Маринкой. Он придет, у него для этого есть все. Если ему хватит мужества. Зачем надо было пугать его до такой степени? Теперь от смелости медведя зависит его судьба. Если медведь испугается и не пойдет к старухе, то надежды не останется вообще.

Он огляделся по сторонам: вот для чего потребуется его удесятеренная сила. Здесь, в этом мире, он может создавать химеры и сам превращаться в химеру. Он может пронзить этот мир мыслью, и увидеть всю бесконечность его слоев и измерений. И не сойти с ума. Он может.

Он стоял и пропускал через себя информационные поля, слушал трепещущий эфир, вбирал в себя его логику и выстраивал суждения. То, на что живущим он потратил бы десять лет, уложилось в голове за несколько часов.

Пусть медведь придет. Сначала – обманом, чтобы никого вокруг не потревожить. Если обманом не получится – силой, сокрушительной силой, которая клокочет в груди.

И когда Oenothera libertus окажется у него в руках, Она обернется. Она не сможет отказаться от возвращения. Пусть медведь придет!

Игорь. За Калиновым мостом

«Он проснулся, соскочил, схватился со змием биться-барахтаться»

Иван-царевич и Марфа-царевна: N 125 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева

Молочная река с красными кисельными берегами покорно легла к его ногам, расстелилась матовым белым полотенцем, и у Игоря перехватило дыхание: восторг и тоска перемешались в груди. Мир, лежащий перед ним, был прекрасен и пугал своей притягательностью.

Тонкие ветви калины, сплетенные в нежный узор, широким коромыслом перекинулись с берега на берег, и там, на другом берегу, пели птицы в зеленых дубравах, мягкая трава росла в пронизанных солнцем березовых рощах, цвели сады и прозрачные ручейки бежали сквозь широкие поляны.

Сивка остановился и заржал, как будто хотел спросить разрешения двигаться дальше.

– Да, – Игорь погладил его шею, – поехали. Поехали вперед.

Копыта мягко коснулись ажурной переправы, и Игорь почувствовал, как в рукаве трепещет перелет-трава. Жаркий ветер дунул в лицо, он глянул под ноги, и увидел, что молоко под ним горит чистым оранжевым пламенем. Его сполохи безмолвно отрывались от поверхности реки и взвивались вверх, облизывая мост, и копыта коня, но Сивка не замечал их и не боялся.

Как только переправа осталась позади, пламя погасло, и Игорь, вспомнив про флягу, направил Сивку вниз, к кромке берега. Но стоило лишь присесть перед рекой на корточки и протянуть руку, как молоко полыхнуло огнем, лицо обдало жаром, и Игорь от неожиданности сел на землю. Река не хотела отдавать ему своей мертвой воды! Сивка же спокойно зашел в воду по колено и начал с жадностью пить молоко – никакого пламени не появилось. Бледный конь, живущий в склепе, для этого мира был своим. Игорь снова попробовал протянуть руку, но только напрасно обжегся.

– Ну что, Каурка? Придется тебе выручать хозяина. Иди сюда.

Конь вскинул голову, посмотрел на Игоря умными глазами и подошел. Игорь привязал флягу к поводьям и толкнул коня обратно в реку. На этот раз Сивка не пил, но наклонился, как будто понимал, что от него требуется.

Да, переплыть Смородину не получится. Для живых она только кажется молочной. Игорь покрепче завернул крышку фляги, подозревая, что пламя может полыхнуть и через горлышко. Куда теперь? Пока он не увидел ни одного человека, а если бы и увидел, то побоялся бы спросить.

Игорь поднялся на берег, сел на коня и осмотрелся.

– Как, бедный конь? Ты знаешь, куда ехать?

Сивка не шевельнулся. Никто не знает. Наверное, сердце должно подсказать верное направление, но оно почему-то помалкивало.

– Поехали прямо… – Игорь пожал плечами.

Но как только он тронулся с места, картина вокруг него стала совсем другой: зеленые травы и солнечные рощи сменились голой каменистой пустыней, однообразие которой нарушали лишь огромные одиноко стоящие валуны. Солнце не грело, а палило с белого неба. Игорь не успел удивиться, как над головой раздался тихий детский голос, как будто его случайно донесло сюда эхом.

– За мной придет мой папа! Не смей смеяться надо мной!

Детский голос унес горячий ветер, но ему на смену тут же явился неразборчивый шепот, прерываемый тонкими всхлипами. Слышать эти всхлипы почему-то было очень тяжело, они скребли что-то непонятное внутри и вызывали ощущения сродни физической боли. К шепоту и всхлипам с другой стороны примешались приглушенные рыдания, и Игорь ясно представил себе плачущую женщину, которая старалась сдержать слезы и не могла.

– Нет! Нет! Нет! – звонкий крик взлетел над головой, и рассыпался вокруг тысячекратным эхом.