За краем мира

И тут её заметили и Фанни, и мама.

Дальнейшее не поддавалось никакому описанию.

Фанни завизжала, кинулась к дверям, словно хотела их захлопнуть, внезапно передумала, бросилась обратно. Заметалась бестолково, хватаясь то за угольный совок, то за щипцы.

Мама же – мама издала душераздирающий вопль, не крик даже, не взвизг, а именно вопль, пронзавший стены и перекрытия и, не сомневалась Молли, слышимый во всём квартале. В следующий миг мама взвилась в воздух, совершив головокружительный прыжок – в длинных юбках до самых пят! – и вскочив с пола прямо на высокий разделочный стол.

И затопала ногами, подбирая подол, словно крыса только и думала, чтобы по складкам ткани взобраться наверх и впиться ей в лицо или в руку.

– И-и-и-и-и! – завизжала Фанни, тоже вспрыгивая на табурет.

– А-а-а-а-а! – вопила мама, вся содрогаясь так, что Молли испугалась, что её сейчас хватит падучая.

– Мр! – коротко сказала кошка. Мягко извернулась, словно нечто текучее, постоянно меняющее форму, так же мягко, но очень сильно оттолкнулась – Молли аж отшатнуло назад – и взвилась в воздух.

Это был великолепный бросок. Бросок, достойный льва или даже тигра. Крыса дёрнулась, кинулась наутёк, но было поздно.

Кошка придавила её лапами, впилась когтями. А затем стремительно вонзила зубы крысе в холку, вздёрнула и тряханула.

Крыса обвисла и больше не шевельнулась.

Кошка так и застыла, держа крысу в челюстях и выразительно глядя то на маму, то на Фанни.

– И-и-и… – наконец перестала визжать горничная. – М-миссис Анна…

– О-она м-мёртвая? – совершенно серьёзно спросила бледная как смерть мама у кошки.

Кошка, разумеется, ничего не ответила. Только потрусила неспешно к открытой двери на задний двор, скользнула через порог.

Несколько секунд никто не шевелился.

А потом в проёме вновь появилась бело-палевая пушистая кошка, уже без крысы. Она вопросительно глядела на маму и словно чего-то ждала.

– Х-хорошая к-кошечка… – пролепетала мама слабым голосом.

– Видите, мама, какая от неё польза! – тотчас кинулась в атаку Молли. Упускать такой момент было никак нельзя.

– Да, крысоловка отменная, – признала и Фанни, утирая пот. – Ох, и не люблю же я этих тварей – крыс, конечно! – быстро поправилась она, отчего-то странно взглянув на кошку. – Но как поймала-то, миссис Анна! Как поймала!

– Н-ну, мисс Моллинэр… – Мама глядела вниз, явно не понимая, как это она ухитрилась так высоко запрыгнуть. – Э-э-э… подайте мне стул, мисс, будьте любезны… что ж… кошка… да… может… быть полезна. Пожалуй… учитывая ваши отметки, кои весьма неплохи, весьма… можете её оставить.

– Ура! – не сдержалась Молли.

– Но, мисс, вы будете целиком и полностью ответственны за чистоту, кормление и за…

Дальнейшая речь миссис Анны Николь Блэкуотер особого интереса не представляет.

…Ночью Молли лежала в постели. Рядом, на её руке, обняв предплечье лапками, посапывала кошка. Оставалось только придумать ей имя…

– Ди. Диана. Я назову тебя Дианой[9], – сонно пробормотала Молли. Отчего-то помуркивающее пушистое существо, придавившее левую руку тёплой тяжестью, успокаивало, отгоняло чёрные мысли. – Раз уж ты такая охотница…

Новоиспеченная Ди, она же Диана, приподняла круглую голову, раскрыла большущие зелёные глаза. Одобрительно сказала негромкое «мяу», поёрзала, устраиваясь поудобнее на Моллиной руке и мигом заснула.

Молли тоже проваливалась в сон, и на сей раз это вновь был яркий, праздничный и очень спокойный сон. Она опять видела исполинскую чёрную гору, очень похожую на ту, что она рисовала, поднимающийся над сумрачным великаном дымок. Взгляд её вновь скользил над заснеженными лесами, замечая то белого по зимнему времени зайца, то глухаря или тетерева. Лоси брели куда-то целым стадом, пробирались своими тропами волки, мышковали на открытых пространствах лисы. Жизнь, совершенно не похожая на узкие улицы Норд-Йорка, на эстакады и дымы, жёлтые окна и битком набитые паровики. Во сне Молли ничего подобного не было. Один лишь лес, великий лес, лес без конца и без начала, лес изначальный, лес, из которого всё вышло и куда всё вернётся.

И Молли видела, как это случится – как деревья выбрасывают несчитаное множество семян, как подхватывают их ветра, послушные воле лесов, как несут над острыми пиками Карн Дреда, как они оседают на землю – повсюду. На железнодорожных путях и заводских крышах, на улицах и площадях, на грязных мусорных аллеях и на громадных складах угля, добытого в близлежащих шахтах, и стали, выплавленной в печах Норд-Йорка.

И как потом, когда с юга приходит тепло, эти солдаты армии Севера пробуждаются к жизни. Тончайшие корни, такие слабые, которые так легко вырвать, находят самые мелкие трещины в кирпичной кладке или в булыжной мостовой. Несмотря ни на что, дотягиваются до земли, забитой в оковы улиц, заключённой в кандалы фундаментов. Дотягиваются и начинают расти с поистине дивной быстротой.