За красными ставнями

— Вот именно, дорогая! Я могу опознать этого человека! И полковнику Дюроку должно быть хорошо известно, что любой суд будет удовлетворен. Но вместо того чтобы признать этого…

Разгневанные полицейские втиснулись между протестующим Альваресом и Дюроком.

Они уважали коменданта куда больше, чем полковника. Хотя Альварес всегда был строг, они восхищались его безукоризненной честностью и справедливостью. А теперь, когда он повел себя как обычный человек и напился, он нравился им еще больше.

— Ничего себе! — воскликнул по-французски мускулистый здоровяк полицейский. — Вы увольняете вашего сотрудника, потому что он поймал преступника. Vive la logicue![62]

— Аллах не благословит вас за это, повелитель полицейских!

— И все из-за этого русского негодяя, который торгует Библиями!

— Матерь Божья! Меня тошнит!

— Молчать! — рявкнул Дюрок таким страшным голосом, что ропот тут же прекратился. Маленький полковник стоял среди полицейских, все еще заложив руки за спину. — Возможно, я действовал слишком поспешно. — Он перешел на французский: — Но этот злодей Альварес заслуживает палок по пяткам, пытки водой… Альварес! Где вы, черт возьми?

— Стою перед вами, — ответил вышеупомянутый злодей, глядя на него сверху вниз.

— Приказываю вам…

Альварес широко улыбнулся:

— Вы забываете, месье, что я больше не подчиняюсь вашим чертовым приказам. Я гражданское лицо. И поэтому предлагаю вашему «мистеру Колльеру»…

Пробившись сквозь полицейских, Альварес сделал два шага и застыл как вкопанный, дико озираясь. Вскоре остальные последовали его примеру.

Колльера в комнате не было. Казалось, здесь остался только призрак его ухмылки.

Забыв о своем гражданском статусе, Альварес подбежал к единственной двери и распахнул ее.

Снаружи терпеливо ждал Мендоса.

— Инспектор!.. — Альварес попытался прочистить пересохшее горло. — Вы никого не выпускали отсюда? Человека, притворяющегося американцем, в светлом костюме с галстуком-бабочкой?

— Притворяющегося? — отозвался по-испански Мендоса. — Но, комендант, этот человек действительно американец! Он предъявил паспорт с фотографией и сказал мне, что вы не могли его задержать, так как все американцы ответственны только перед своей дипломатической миссией. Это правда, не так ли?

Альварес стоял неподвижно.

— Не имеет значения, — ответил он наконец. — Я оказался дураком, друг мой.

Глава 10

Позднее тем же днем Морин Холмс и Хуан Альварес сидели среди шума Литл-Сокко за круглым железным столиком перед засиженными мухами окнами кафе и пили самый скверный кофе, какой когда-либо был приготовлен.

Так как Литл-Сокко — узкая и не слишком длинная улица, трудно поверить, что здесь происходит так много скандалов и драк. Вы можете спуститься на нее через арку в стене Грэнд-Сокко, но только идите по маленькой извилистой улочке справа мимо церкви. Никогда не сворачивайте ни на одну улицу влево, иначе вы окажетесь в дурно пахнущем лабиринте нижней Казбы.

Сейчас Литл-Сокко почти дремала, ослепленная солнечным светом. В ее конце маячил выкрашенный в кошмарный желтый цвет кинотеатр «Вокс». На многих древних стенах виднелись красные рекламные плакаты с белыми буквами, складывающимися в магическую надпись «Кока-кола».

Справа находились будки для обмена денег, сообщающие сегодняшний курс любой валюты. Табачные лавки чередовались с заведениями, вежливо именуемыми «отелями», чьи верхние окна были наглухо закрыты ставнями. Впрочем, владелец не стал бы возражать против клиента, которому была нужна всего лишь комната.

Мимо Морин и Альвареса сновали смуглые арабы в бурнусах, халатах без воротников в вертикальную черно-желтую полоску, как у ос, и в современных костюмах с белыми галстуками. Ослы, позвякивая колокольчиками, не без величавости шагали по булыжникам мостовой, покрытым высохшим навозом.

— Хуан, — спросила Морин, — неужели вы все еще огорчены? После такого прекрасного ленча и превосходного вина?

— Конечно нет, — солгал Альварес.

Он сменил униформу на серый костюм лондонского покроя. Шляпа отсутствовала. Альварес сидел, опираясь локтями на стол и прижимая ладони к ушам, в состоянии черной меланхолии, которая особенно заметна, когда латинский темперамент, вооруженный британской тренировкой, старается ее скрыть.

— Меня называют чопорным и напыщенным, — продолжал Альварес. — Это из-за того, что я постоянно вынужден контролировать свои эмоции. Но теперь они вырвались на свободу и… — Он вздрогнул. — Я проиграл. Я пытался показать, что усердным трудом могу добиться хорошего положения. Теперь это выглядит комичным. Я потерял работу.

Хотя Морин уже не хотелось плакать, она почувствовала, как сжалось ее сердце.

— Я… у меня есть немного денег, — смущенно сказала Морин, открыв сумочку. — Если вам нужно…

На мгновение ей показалось, что Альварес не слышит ее. Все еще сжимая руками голову, он уставился на табачную лавку с другой стороны улицы. Табачник — смышленый араб — тут же протянул жестяную банку с полусотней сигарет «Плейерс» одной рукой и с пятьюдесятью сигарет «Голд флейк» — другой.

Но Альварес не замечал его. Он обернулся, глядя на Морин как на святую.