За крокодилами Севера

Так получилось, что после карасей и моих детских заливных озер занесла меня судьба в край чистейшей, первозданной воды… Посчастливилось мне встретить на своем пути такие таежные озера, которые до меня никогда не знали спиннинга, зимней блесны, мормышки. Нет, не вспоминаю я сейчас размеры своих уловов, хотя и был в то время рыбаком-заготовителем и заготавливал рыбу на продажу с помощью жерлиц, спиннинга, а то и самой обыкновенной мормышки. Не о килограммах сейчас речь — речь о встречах с живой жизнью. И своим таежным озерам я очень благодарен за все, что они мне подарили. Я благодарен им за написанные и еще не написанные книги, за утренние и вечерние зори, за белые ночи и ранние северные морозы. Благодарен за чудесных людей, знавших свой лес и свои озера порой лучше собственного дома.

Но всему приходит конец. Вот и моя лесная северная деревушка, где я разводил свой северный садик и учился водить пчел, где возле моего дома, под самыми окнами, нерестилась по весне плотва-сорога, а затем к самым мосткам, с которых я брал воду, приходили на жировку лещи, теперь далеко от меня. В деревушке не осталось постоянных жителей — она оживала только на лето своими дачниками-приезжими, а по зиме была отдана каждому нечестному прохожему. Жить на таком погосте-разгроме мне не хотелось, не хотелось быть и работать там, откуда ушла всякая работа. Теперь в мой дом на берегу северного озера отправляются мои сыновья, отправляются только по лету, чтобы вспомнить все то, что взростило их — они никак не могут обойтись без лодок и большого своенравного водоема. Для них северное озеро и окуни-разбойники, рвущие снасть на скатах озерных луд, то же самое, что для меня мои белые караси у Нового села. И может быть, со временем они встретят другие озера и реки, уйдут с головой в новую жизнь, но верю я, все равно то северное озеро, где они впервые взяли в руки весло и этим веслом погнали по волнам свою собственную лодку, будет звать их и будет помниться им всю жизнь…

Так устроена жизнь: покажи человеку в раннем детстве хорошее, и хорошее останется с ним обычно навсегда…

Вот так вот обошелся север с моими мальчишками, а я с ним расстался, хоть и трудно, хоть почти со слезами, но расстался. И теперь передо мной вот этот Барский пруд, пруд с белыми карасями, пруд. увы, теряющий свои последние силы, но пока еще живой. Чуть дальше есть речушка с постоянно мутной водой — речушку вдоль и поперек избродили колхозные стада, а оттого до самой осени вода в речушке никак не избавится от мути. Выше по течению, в лесу по речушке есть омута. Там на жерлицы ловят щурят, говорят, что кроме щурят ведутся там и быстрые рыбы-ельцы. Не так далеко от меня и речка побольше — речка Устье, в которую по весне поднимается настоящая волжская рыба. В Устье по весне ловят другой раз и крупных щук, по осени добывают налимов. Река Устье красивая, нахлыстовая река — в реке язь и голавль, и в летнее время удары этих рыб, охотящихся за стрекозами и кузнечиками, попавшими в оду слышны порой далеко. И нахлыстовая снасть у меня есть, и мечта заняться как-то только такой ловлей еще живет во мне, но ни нахлыст, ни спиннинг, ни удочки этим первым своим на новой земле летом я в руки не брал, больше того — никакую рыболовную снасть так и не привез пока сюда из Москвы… И сделал это, боясь памяти северных озер, боясь, что встреча с водоемами поменьше, с рыбой не такой крупной вдруг разочарует. Поэтому и не так часто приходил я и на берег пруда, где ребятишки, проводившие лето у бабушек в деревне, потягивали и потягивали своих карасиков.

Но потом эти ребятишки-рыболовы, их старание, их радость, их преображение из озорной публики в иную, более тихую и внимательную категорию при встрече с карасиками, меня заполонили и я чуть ли не каждый день стал заглядывать туда, где промышляли наши несовершеннолетние рыболовы. В ихнюю жизнь я не вмешивался, но что-то из того, что происходило здесь, на берегу пруда, увлекало и меня и я, как в детстве, переживал вместе с малолетними удильщиками и по поводу сорвавшейся «очень крупной рыбы» и по поводу оторванного крючка…

Дальше — больше и я уже начинал расстраиваться, что удочки у меня с собой нет… Но тут я все-таки сдержал себя и за удочкой в Москву не поехал, сохраняя свою новую страсть до нового года…

Честное слово, так и прошел у меня этот год без единой рыбешки. Бродил я по лесам со своими собачками-таксами, низко кланялся дубам-богатырям, которых не видел почти четверть века — ведь на севере дубов нет и в помине. Наслаждался ароматом цветущих лип, удивлялся орешнику-лещине, вспоминая другие страницы своего детства, трепетно озирал тихие осенние поля и луга, принимавшие первые стайки кочующих щеглов и чечеток, но до удочки так и не дотронулся…

И вот теперь на дворе октябрь — через три дня Покров. Совсем скоро зима, хотя, судя по теплу, стоящему вокруг, нонешняя зима на Покров себя еще не объявит.