За крокодилами Севера

Заглядываю в свой любимый Щучий залив — это я дал ему такое имя — и тут же за блесной устремляется щуренок-карандаш.

— Нет, братец, ты мне совсем не нужен…

Веду свой желтый лепесток вдоль стены тростника, веду почти у самого дна — и почти под самой лодкой щука. Да какая хорошая!

Еще и еще раз провожу блесну из глубины к берегу — и еще одна совсем неплохая щучка.

— Хватит щук! Искать окуней!

Бабий остров, крутой скат в глубину. Опускаю якорь перед самым скатом и не могу оторваться от воды: под лодкой слева, справа плотва, плотва и плотва — небольшие, сбившиеся в плотную стаю, рыбки. И плотва куда-то идет, возвращается обратно и снова куда-то уходит. И тут же, под стаями плотвы, среди камней — окуни.

Зимняя блесна ныряет отвесно вниз и почти касается стоящих у самого дна рыб. Блесна чуть приподнята вверх — и удар по удилищу… Хорош гренадер!

— Жив, выходит, мой пелусозерский окунь! Живо озеро!

А мимо меня снова чинно плывут большие-большие птицы-гагары…

Гагары все дальше и дальше… Тепло. Тихо — полный штиль на воде. Масса плотвы под лодкой, очень хорошие окуни и на блесну и на поплавочную удочку. Окуни голубые, глубинные, вышедшие к каменистым мысам и лудам по летнему парному теплу — паровые окуни… И тут же, рядом с лодкой большие-большие белые-белые лилии-сказка…

НА ЛЬДУ МОРЯ ОНЕГО

До первого весеннего тепла, до весны света, что ярко объявляет о себе по марту месяцу, еще так далеко — еще только-только пригрозил крепким морозцем декабрь, но моя главная зимняя программа уже взведена: на весенний лед Онежского озера!

Еще не так давно почти каждую северную весну встречал я на берегу Пелусозера, что и сейчас разыщите вы между Пудожской землей и Каргопольем. Там, на самом берегу чудесного озера, до сих пор стоит мой деревенский дом. В доме еще цела русская печь, а рядом с домом еще в полном порядке срубленная мною баня. И этот дом, и эта печь, сложенная век тому назад из сырого кирпича-сырца, и эта баня с сухим жаром, баня по-черному, пожалуй, еще помнят меня. Помнят, как всякий раз возвращался я сюда после зимы по еще густым ледяным снегам, как топил первый раз за зиму печь, а там по утру, вооружившись коловоротом и прихватив с собой необходимую снасть, отправлялся на озеро — на разведку…

Обычно следом за мной к нашему озеру заглядывало и первое, еще робкое весеннее тепло, и тогда под полуденным солнцем начинал чуть приметно садиться подтаявший снежок, а в лунке открывалась, освобождалась от ледяной корочки живая весенняя вода.

Ну, а дальше все, как обычно говорится, по весенней науке: тепло чередовалось с вернувшимся холодом, но тепла ото дня ко дню было все больше и больше — и вот, наконец, по всему озеру над вчерашним ледяным панцирем от берега до берега разливалась к вечеру широкая и глубокая вода. И бредя по такой воде с озера домой, ты все время помнил, где по утру видел старую лунку или трещину-разлом во льду, и такие места заранее обходил — здесь вода уже точила лед от души, и утренние трещины и старые лунки могли за полдня раскрыться опасными для человека промоинами. Но как раз возле этих промоин, куда, кружа, струями уходила вспенившаяся вода, и появлялись другой раз наши главные окуневые стаи — окуни хватали тут мормышку чуть ли не под самым льдом и, казалось, не обращали никакого внимания на то, что их сотоварищи по отряду один за другим возносились наверх и там исчезали навсегда. Тут надо было только не оплошать — не отпустить тяжелого горбача обратно, не позволить ему сорваться. Срывается один, второй окунь — и полосатый отряд исчезает…

Такое безумие последнего льда я переживал не раз и всякий раз после такой встречи мои соседи, старушки-старожилы, пекли в своих печах рыбные пироги-рыбники из пойманных мною увесистых окуней…

Не знаю, как долго встречал бы я весну на берегу своего Пелусозера, какие еще рассказы родились бы здесь, но так случилось, что свои весенние путешествия в тайгу, в свою милую лесную деревушку, в свой дом, к своему озеру, я вынужден был остановить.

И без того дорога к Пелусозеру по весне была не из легких… Сначала поезд до Петрозаводска, затем местный самолетик до Пудожа, а там и автобус-трудяжка — с его помощью и преодолевал я последние километров девяноста еще совсем зимней дороги. Автобус убегал дальше, а перед тобой километра четыре лесной дороги к твоему озеру.