За Кубанью

Он все еще никак не может прийти в себя. Конечно, Максим его узнал. Надо поговорить. Теперь уж не до «языка», припасенные кони могут сослужить куда лучшую службу. Кряк. Опять по пальцу! Ильяс громко, сочно ругается. Ибрагим хохочет:

— Подержим героя тут два дня, покажем зиусхану и вздернем. Я уже и сучок подходящий присмотрел. Послушай, Максим, — вдруг вспоминает он, — ты почему не стрелял в меня? Растерялся?

— Сказал бы, да не поймешь, — возразил Максим.

— А вдруг да и пойму! Тебя-то сумел перехитрить.

— Сумел. Только разговаривать нам не о чем. Ты — цепной пес Улагая, его лакей. Если бы ты был самим собой, мы бы еще поговорили, а так только зря время потеряем.

— Врешь! — хрипит Ибрагим. — Нарочно оскорбить хочешь за то, что умнее тебя. Злой человек. Эй, часовой! Осмотри замок, окна, все углы. Ходи тут, охраняй, за арестованного головой ответишь. А ты чего тут торчишь? — напускается он на Ильяса. — Сделал дело — и проваливай ко всем чертям.

Ильяс уходит. Появляется, когда на пост заступает Кемаль. Они успели переговорить. Ильяс подползает к окну.

— Максимка… — шепчет он.

— Ильяс… — так же тихо откликается Максим. Он рад: сумеет передать другу все, что нужно. — Ильяс, смело возвращайся в аул. Был там. Дарихан трудно с детьми…

— Зачем так говоришь? — обижается Ильяс. — Совсем нехорошо говоришь. — Выходит, ты мне не веришь? Я к тебе в город ехал, за правдой, наскочил на Зачерия. Ты в Хакурин уезжал. Теперь мы вместе. И будем вместе. Теперь молчи и жди.

Максим пристыженно умолкает.

«Ловко работает этот Зачерий, — думает он. — Знает, на чем играть. Больше всех хлеба давал, а это сейчас — основная мерка. Вернется сегодня с обозом, состроит горестную мину и скажет: хлеб привез, Максима потерял. Судите. И снова прав будет. Ведь весь отряд видел, как я погнался за бандитом».

А что же делать? Не доверять? Тогда, выходит, никому доверять нельзя. Вон бывший корнет Махмуд в военкомате работает, государственные секреты ему доверены. Выходит, и его на подозрении держать надо? Или того же Рамазана? Но у каждого большая, самостоятельная работа, люди непрерывно разъезжают по аулам, с сотнями мужчин и женщин встречаются, за каждым их шагом все равно не уследишь. Если уж захочет человек вильнуть в сторону, то улучит подходящий момент, как за ним ни приглядывай.

Что ж, на месте Петра Ивановича и он бы, пожалуй, верил только фактам.

Ибрагим, имевший все основания быть довольным собой, был, как ни странно, не в своей тарелке. «Лакей, ничтожество! — гневно повторял он. — Это я — лакей?» Стал вспоминать, какие сложные дела проворачивал, и во взгляде вспыхнуло искреннее негодование. «Унизить меня хочешь? Обидно, что попался, как воробей на мои крошки», — бормотал про себя.

Странным, непостижимым образом получается так, что мысли о Максиме тотчас же вызывают воспоминание о Бибе. Почему-то эти два имени в его сознании связаны неразрывно. Засела девчонка в сердце шрапнельным осколком, вспоминается такой, какой видел ее в последний раз, — в изодранном на ленточки платьице, с голыми, дрожащими ногами, с лицом, искаженным ненавистью. «А девка — не найдешь больше такой, не было и не будет…» Вздохнув, идет к Аслану. Тот чистит маузер.

— Выпьем? Аллах простит — такая удача. Бывали успехи, чего скрывать, но захватить живьем грозу бандитов…

— А то? — по-лошадиному вскидывает голову Аслан.

Лишний, мол, вопрос: они всегда напиваются, когда отлучается Улагай. По случаю поимки такого крупного зверя открывают коньяк Шустова. Ибрагим справедлив: первый бокал выпивает за Зачерия — ведь это он заманил птичку в силки.

За окном раздаются чьи-то шаги. Ибрагим, вздрогнув, едва не роняет бутылку: показалось, будто возвратился Улагай. И вдруг ловит себя на мысли, что точно так же испугался бы нежданного появления господина и лакей, шарящий по господским кладовкам. Что-то сегодня не пьется. Аслан хлещет стакан за стаканом, а Ибрагим только угощает: пей, мол, у нас этого добра хватает.

— Смотри, как бы Кучук не заметил утечку, — по-дружески советует Аслан. Раньше Ибрагим только хмыкнул бы в ответ, теперь же разражается бранью.

— Ты что, воображаешь, будто я лакей?! — орет он. — Ошибаешься! Я человек самостоятельный, мне Улагай — вот что…

Ибрагим смачно плюет и растирает плевок ногой.

— Ну ты не разоряйся, — начинает сердиться Аслан. — Что-то ты в последнее время на хозяина лаять начал. Вспомни, что делают с собакой, когда она бесится.

А, он собака! Ибрагим бросается на Аслана: получай, сволочь… Но выполнить намерение не удается. Длинная рука Аслана оказывается перед лицом Ибрагима. Лицо и кулак встречаются. Ибрагиму становится больно.

Аслан укладывает собутыльника на топчан, в одиночестве допивает остатки и уходит спать. Просыпается от дикого вопля:

— Аслан, русский сбежал!

Вместе с Ибрагимом осматривают злополучный домик. Запор выломан, дверь аккуратно прикрыта.

— Кто стоял на посту?

— Кемаль. Его нет нигде.

— Кого еще нет? — уточняет Аслан.

Лагерь поднимается по тревоге: выстраиваются все, включая поваров: поверка. Нет Ильяса.

— У, собаки! — скрежещет зубами Ибрагим. — Догнать!