За кулисами

Господин Цейлер заседал в шикарном дворце из стекла и стали, бывшей вотчине Городской Сберегательной Кассы города Кельна (да–да, братишки, для этого нужно быть банкиром). На входе огромная стена где–то из пятидесяти телевизоров, поставленных друг на друга. По всем экранам — RTL.

«Сожалею, что Вам пришлось ждать!» — Цейлер выскочил из офиса, чтобы пожать мне руку. Он сразу включил видеомагнитофон. На экране появилось добродушное светловолосое лицо Пита Уотерманна, знаменитого продюсера Кайли Миноуг и Рика Эстли.

Оп–ля–ля, — подумал я. Если он как–то связан с этим делом, в этом есть какой–то смысл. Потому что Пит заслуживает моего всяческого уважения. Итог его деятельности в Америке: триста хитов + полтора миллиарда распроданных пластинок = успех больший, чем у меня. Типа, мой учитель. И еще в одном он заслужил золотую медаль, тогда как мне пришлось довольствоваться серебром: он крал, тащил, перерабатывал и копировал песни еще похлеще меня. И сам в этом открыто признавался.

А раз уж он так легко–непринужденно переходил на тему «Укради как Уотерманн», то также с удовольствиемобвинял в этом других. «Полет Валькирий» Вагнера, по его мнению, был переделан на электронный манер и назывался «You spin me around» группы Dead or Alive. А немецкий маэстро времен Барокко Пахельбель, он был в этом уверен, работал для того, чтобы Pet Shop Boys могли спеть «Go West». А песня Beatles «Because» была всего лишь переделанной «Лунной сонатой».

Лишь в одном мы с Питом Уотерманном занимаем равное место: несмотря на его гигантский успех, с ним скандалят так же, как и со мной (что за прелестное чувство!)

Но вернемся в офис Герхарда Цейлера. На экране Уотерманн как раз обслуживал кандидатку в черном платье–кишке: «Эй, детка, садись–ка в машину, да езжай отсюда! Поешь ты отвратительно!»

Эй, да это же прям я, подумалось мне спонтанно.

Затем на экране появился доходяга номер 3918 в рубашке в бело–розовую полоску.

«Что ты хочешь спеть?» — спросили его.

"'Never gonna give you up' Рика Эстли» — прозвучало в ответ. «О, это ж я написал» — обрадовался Уотерманн, а дохляк начал петь:

«… nevergo–honna gi–hiveyou–hu up,
ne–hever go–honna le–het you–hu dow–hown,
ne–hever go–honna ru–hun arou–hounnd
a-hand deseeeert you–huuuu…!»

А дальше — одна минута двадцать девять секунд какофонии в чистом виде. Телесные муки на дыбе — ничто по сравнению с этим.

«Мммм», — произнес Уотерманн с отвращением на лице, — «Кажется, все–таки это писал не я».

Следом появился симпатичный мальчик с номером 1175 на пиджаке, которому понадобилось полминуты, чтобы выговорить собственное имя «Ггггггарет Ггггггейтс». Но что за чудо: его пение было таким грандиозным, что я мог думать только: приходи ко мне в студию, приходи ко мне в студию…

А Уотерманн, словно мое собственное эхо: «Эй, парень, у меня от твоего пения мурашки по коже побежали!»

В таком духе все и продолжалось. Какое клевое шоу, — пронеслось в моей голове. В конце концов, это не было похоже на невыносимое Я–любезничаю–со-всеми.

«Йу–ху, где мне подписать?» — ликовал я. Несколько глупо, ведь Герхард Цейлер еще не сделал мне никакого предложения. С точки зрения тактики мое поведение было суперглупым. Я ведь живу в мире, где все всем спекулируют, словно на базаре, и играют с делами, словно с резиновой лентой.

Но маэстро сказал только: «Окей! Давай руку! Вы сделаете для нас немецкую версию «Поп–идола»! Чего Вы хотите?»

Я назвал сумму, на которую моя маленькая Эcтeфaния дома, в Тетенсене, если бы захотела, смогла бы в последующие двадцать лет каждый день вызывать полицию с мигалками и сиреной.

«Окей, господин Болен, Вы это получите! Я хочу, чтобы все было быстро готово».

Такого со мной не случалось за все двадцать лет работы в шоу–бизнесе. Так быстро. Без «Да и нет». Без «Мы подумаем!» Просто тяп–ляп и готово.

Хомячок по имени Олли.

Через три недели я встретился за обедом в гамбургском супер–пупер ресторане «Генцлер и Генцлер» с Томом Сенгером, правой рукой Цейлера и его лучшим теле–менеджером. Я был удивлен: я ожидал увидеть одного из тех интриганов с телевидения, которые невероятно много болтают, но за этой болтовней ничего не стоит.

Вместо этого передо мной сидел тихий, скромный, задумчивый, очень впечатлительный человек, тип вроде Тома Хенкса, невероятно чувствительного, которого я скорей заподозрил бы в собирательстве почтовых марок, чемв жестоком теле–бизнесе. Оптически — почти что роскошное издание Фила Коллинза.

Я увидел в Томе Сенгере менеджера, готового к принятию решений, когда дело дошло до заказа суши: Я выбрал «No Risk» c кучей авокадо, горошинками сои и кунжутной смесью. А он «Challenge» из пяти килограммов сырой рыбы. И рыбу к ней.

Но в тот момент я не догадывался о том, что глядел на человека, у которого самый лучший нюх на успех на телевидении. И притом, на настоящего друга. Через огонь и воду. В счастье и горе.