За кулисами диверсий

В доме Гинзбурга и ему подобных торговали всем; антисоветскими статьями и сертификатами, «специальной» информацией и иконами, обменивали товары на, Деньги и деньги на товары. Нет, с этими людьми мне было не по пути. Их деятельность, и в этом я убеждался все больше и больше, не имела ничего общего с желанием помочь людям, с защитой «прав человека». В домах «диссидентов» собираются злобствующие люди, всякого рода отребье и те, которые продолжают оставаться одураченными западной пропагандой. А рядом с ними соседствуют и просто уголовные элементы».

Вот об одном из них и рассказал нам А. А. Петров—Агатов.

Советские газеты поместили сообщение ТАСС: «Президент США Дж. Картер принял выдворенного из пределов Советского Союза Буковского — уголовного преступника, который также известен как активный противник развития советско–американских отношений…» В СоединенныхШтатах уголовника Буковского представляют как «борца за права человека». А. А. Петров—Агатов сидел вместе с «борцом» в одной тюремной камере. Ему и слово.

— С Буковским я познакомился в январе 1971 года. Нас в камере сидело двое: я и Ярослав Лесив, давно уже, кстати, освободившийся и живущий ныне где–то в Карпатах. Оба мы читали, благо, что недостатка в литературе не было. Открылась дверь, и в камеру вошел молодой человек. Мне почему–то сразу бросились в глаза отличные кожаные перчатки на руках этого парня. За свою многолетнюю арестантскую жизнь я, ей–богу, не помню случая, чтобы в камеру кто–нибудь входил в перчатках… Лицо нервное, с желтоватым отливом, бегающие коричневые глаза… «Буковский, — представился незнакомец. — Не слыхали? Обо мне, между прочим, недавно писала «Правда». — «Очень рады. Вроде бы слышали о вас», — сказал Ярослав Лесив.

И началось обычное тюремное знакомство. Говорят, что друг познается в несчастье. Видимо, так оно и есть, особенно когда это познание происходит в тюремной камере. Камера — она, как рентгеновский аппарат, просвечивает любого человека насквозь. Здесь ты весь на виду, как ни ловчи, какую маску ни надевай. Как сейчас вижу, Буковский с презрительным прищуром глаз бросает: «Есть ли кто–нибудь говорящий по–английски? («кто–нибудь» — это мы с Лесивом). Я хорошо знаю этот язык. Между прочим, моя книга о психиатрических больницах наделала много шума на Западе», — «Вы писатель?» — «Да нет… Моя книга — это научный труд. Занимаюсь психиатрией,' а основная специальность — биология. Я — биолог. Правда, университета не окончил. Один курс всего. Со второго йсключ'и-ли… Отец у меня писатель. Коммунистам продался. Что–то по сельскому хозяйству марает… Позор! А мать работала в Радиокомитете редактором. Вот ведь дура! Нашла, где работать! А что здесь продают в ларьке? Наверное, ни конфет, ни сливочного масла? И как вы живете в этой камере? Она же угловая. Дует и холодно! Надо требовать перевода в средние камеры…»

Забегая вперед, скажу, что Буковский добился–таки перевода в одну из средних камер… В подкрепление своего жизненного кредо он любил цитировать профессора Ганса Селье: «Нравственно лишь то, что биологически полезно». Буковский, между прочим, весьма «успешно» развивал и дальше теории профессора. «Заповедь «возлюби ближнего, как самого себя» не биологична, — говорил он. — Она противоречит законам природы, ее невозможно осуществить. Эгоизм — явление естественное, необходимое, без которого жизнь невозможна. Я — эгоист!»

Однажды мой сосед по камере спросил у Буковского, женат ли он. Тот просто взбесился от этого вопроса: «Вы что, смеетесь, Ярослав? Да разве в этой стране можно жениться? Я посвятил себя борьбе с коммунизмом. Я — революционер. А революционеры не должны жениться. Конечно, биология есть биология и физиологию на коне не объедешь. Но разве мало чужих баб?»

И он начал со смаком рассказывать о компаниях с интригующим названием «загадка», которые он посещал на частных квартирах своих друзей. Ярослав аж подпрыгнул от этой порнографии: «Да как вы можете! Как вы можете говорить такое!»

И начался у нас разговор о нравственности, о совести и о боге. Я ведь человек верующий, а Буковский никак не хотел уступать свои «биологические» позиции: «Я уже сказал вам, что совесть для меня — биология. Да, в свое время крестился. Это священник Краснов—Левитин уговорил меня, но я глубоко об этом сожалею. Почему? Верить — это значит нести крест, страдать. Ведь некоторые богословы утверждают, что вслед за Христом все как бы распинаются вместе с ним. А я не хочу распятия. Страдать не хочу! Хватит с меня того, что было и есть. А потом, о каком боге можно говорить? Просто смешно! В наш век верить в бога? Вы думаете, например, Солженицын верит?»

Буковский много рассказывал нам о Солженицыне; О том, как познакомился с ним, о том, какой он над< менный и деспотичный. О том, что на него, Солженицына, работает много людей. «Сколько у него этих поденщиков, никто не знает. Но Дюма он уже, во всяком случае, давно переплюнул».