За кулисами диверсий

— Обещание выполнил. Ваша Заагава проживает неподалеку от Тель—Авива в поселке миллионеров Кфар—Виткине. Она владеет приличным хозяйством — плантации грейпфрутов, апельсинов, птицефермы. Рабочих рук, сами понимаете, не хватает…

— И как это вам, Юрий Самойлович, удалось столь быстро и в таких интригующих деталях все разузнать? — Шмидт вскинул густые брови. Он был в настроении.

Бортновский многозначительно улыбнулся:

— Исключительно для вашей дружной семьи! В ином случае не стал бы ломать голову и хлопотать. А вообще–то, — он посмотрел в окно, — все мы слуги Иеговы и должны денно и нощно помогать Израилю. Кто чем может, разумеется…

Шмидт промолчал. «Кто он, этот человек? Друг или тайный враг? Скажешь что–нибудь невпопад, и… поминай как звали!» За свой долгий век он многое повидал, многое пережил. Но ведь от того, что он, художник Шмидт, напишет обыкновенное письмо своей дальней родственнице в Израиль, разве могут возникнуть какие–нибудь неприятности?

В тот же день письмо ушло в далекий поселок загадочных миллионеров. А через пару недель поступил и отзет: «Можно приезжать. Здесь и только здесь подлинный рай. Жду». Подпись Заагавы была неразборчива. А может быть, это только так казалось?

Но разве можно вот так сразу подняться с насиженного гнезда, где провел все свои 68 лет? Да и супруга уже не первой молодости, а дочь — дипломированный физик, специалист. Правда, у нее на работе какие–то нелады в личном плане, но разве это повод для бегства за границу? Да и нужно ли все это в конечном счете?! Сомнения мучили Шмидта днем и ночью. И вдруг как снег на голову — новый гость: Михаил Маркович Курицкий. Нет, он сам в Израиль не собирается. У него в Москве приличное — и даже очень приличное — дело, уютная квартира, жена, учатся дети, конечно, бесплатно. Но Михаил Маркович горячий и искренний поклонник Израиля. Он с очаровательной улыбкой раздарил членам семьи Шмидта глянцевые открытки с видами Иерусалима, Тель—Авива, Хайфы, полей, пустынь и фруктовых плантаций Израиля и даже вырезанную из какого–то журнала цветную картинку с центральной площадью поселка миллионеров, куда и посоветовал выехать всему семейству «чем скорее, тем лучше». И главное — «под уютное крылышко богатой родственницы».

— Но как же нам все это оформлять? — растерянно спросил Шмидт.

— О, весьма просто! Письмо от Заагавы у вас есть? Есть. Стало быть, вы можете избрать для выезда в Израиль широко практикуемый предлог «воссоединения семей». Ясно?

«Широко практикуемый»… Сама формулировка несколько озадачила Шмидта, но в конце концов он решил, что Михаил Маркович рекомендовал правильный Путь.

Больше ни Портновского, ни Курицкого Шмидты не встречали. Оба словно испарились. И червь сомнения все глубже забирался в душу художника. В этой душе существовало как бы два человека. Один не торопил с принятием решения покинуть Москву, Советский Союз, другой — колебался. И этот, второй, был значительно слабохарактернее, мягкотелее, что ли, первого. Впрочем, он сидел в нем всю жизнь: поддакивал начальству, был рабом чужих мыслей, умел льстить… Когда на жизненном пути вставали трудности, этот «второй» Шмидт прятал голову в плечи. Когда случалась беда у соседа — он сочувствовал, но старался, чтобы его, не дай бог, не вовлекли в «щекотливое» дело, предпочитал оставаться в стороне. Бывало, что ему не хотелось куда–либо идти, что–либо делать, но стоило приятелю с более сильным характером чуть–чуть нажать — и этот, «второй», Шмидт на сто восемьдесят градусов менял свою позицию, тут же со всем соглашался и даже расхваливал подсунутую и в общем–то чуждую ему идею.

Так он и жил, этот «второй» Шмидт, выполняя поручения, но не проявляя инициативы, прислушиваясь, что говорят другие, но не выступая с открытым забралом. Дожив до своих 68 лет, он мало разбирался в политике, которой сторонился. Он слабо представлял себе, что такое «народно–трудовой союз» со всеми его платными агентами империализма, не ведал о деяниях сионистских центров, но мог с доверчивостью и наивностью ребенка поверить любым басням иностранных радиоголосов.

О, если бы он тогда знал, что сионистские центры в Израиле, Соединенных Штатах не стесняются в средствах, лишь бы увеличить численность населения Израиля за счет иммигрантов! Если бы он только знал! Может быть, он не натворил бы всех бед!

Не ведал Шмидт и о том, что в Тель—Авиве, который мелькал перед ним лишь с цветных открыток, министерство иностранных дел создало специальный институт, названный «объединение олим». В функцию этого органа входило оказывать давление на Советский Союз, засылать в СССР подрывные издания, восхвалять в радиопередачах «прелести жизни» в Израиле, вербовать агентуру, организовывать вызовы и от реально существующих, и от фиктивных родственников.

Шмидт не поверил бы, если бы тогда кто–либо мог сказать ему, что Заагава вовсе не желала видеть его семью, что и письмо за ее подписью было состряпано чужими руками.