За кулисами "Министерства правды"

Таков краткий, в силу необходимости, обзор положения печатного дела в дореволюционной России с точки зрения цензурно-правового законодательства. С таким результатом подошло оно к октябрю 1917 г. В истории цензуры было много драматических страниц, немало трагических эпизодов; забывать об этом не стоит, как не стоит и романтизировать ушедшую эпоху. Но все же мы заметим в российской истории известную закономерность: хотя и очень медленно, неуверенно, крайне противоречиво и непоследовательно, в истории цензуры мы замечаем, что шел процесс ее либерализации, процесс постепенного сужения круга произведений печати, отданных во власть предварительной цензуры. Россия шла по пути цивилизации, особенно в начале XX в., и один из признаков этого — замена превентивной цензуры судебной или карательной. В эпоху Временного правительства и она была отменена; в силу царившего тогда двоевластия, печать практически была бесконтрольной. Этой ситуацией воспользовались большевики, развернувшие на ее страницах самую оголтелую и разнузданную пропаганду, обращенную преимущественно к охлосу, ставшему питательной средой и основной силой свершившегося в октябре переворота.

Гибель свободной прессы

После узурпации власти в октябре 1917 г. началось систематическое и последовательное удушение свободной прессы, был объявлен и затем осуществлен на деле небывалый, не сдерживаемый какими-либо законами или нравственными нормами террор против нее. Характерной чертой первого периода (1917–1919 гг.) было все же то, что, захватив власть, большевики-ленинцы не рискнули сразу же восстановить предварительную цензуру, вернув в этом смысле страну во времена Николая I. И не потому, что они чего-нибудь или кого-нибудь «стеснялись»: после насильственного переворота, разгона законного Учредительного собрания, бессудных расстрелов, бесчеловечной системы заложничества, организации в 1918 г. концлагерей (они тогда так и назывались), стесняться, кажется, уже было нечего. И не потому, что до прихода к власти они резко осуждали сам институт цензуры, а сам В. И. Ленин называл ее «крепостной», «азиатской», призывал сбросить «намордник цензуры», постоянно возмущался тем, что русское общество позволяет «полицейскому правительству держать в рабстве всю печать», призывал рабочих больше «проявлять свою революционную активность по поводу безобразий цензуры»¹ и т. д. Борьба за свободу и независимость печати прокламировалась во всех партийных документах, резолюциях съездов и конференций. Программа РСДРП (б), принятая на II съезде в 1903 г., обещала всем «неограниченную свободу слова и печати» в случае «победы пролетариата». Но, как хорошо известно, общедемократические лозунги мастерски использовались большевиками-ленинцами до и для захвата власти: в дальнейшем они были отменены как противоречащие «интересам трудящихся». В принципе, логика вооруженного переворота не противоречила бы немедленному и повсеместному введению тотальной предварительной цензуры. Однако что-то все же смущало первое большевистское правительство. Что же именно?

Во-первых, введение ее все же входило бы в слишком резкие противоречия с прежними лозунгами. Застав действительно свободную печать, новым властям пришлось до поры до времени терпеть «социалистическую» прессу, газеты меньшевиков и, особенно, эсеров, без которых октябрьский путч, видимо, закончился бы провалом. Напомним читателю, что первое советское правительство было коалиционным, велась подготовка к выборам в Учредительное собрание. Поэтому до 6 июля 1918 г., до «левоэсеровского заговора», газеты этих партий выходили практически беспрепятственно.

Во-вторых, крайне желательно было бы найти соответствующее идеологическое обоснование в трудах основоположников марксизма. Партийные публицисты пытались найти хоть что-нибудь подходящее для этой цели, но ничего не нашли, кроме утверждений Маркса в его ранних работах, что «законы против свободы печати, карающие не за действия, а за образ мыслей, являются террористическими законами, они есть не что иное, как позитивные санкции беззакония», что «цензура так же, как и рабство, никогда не может стать законной, даже если бы она тысячу раз облекалась в форму закона», что «такой закон выступает как привилегия правительства, противопоставляющего себя народу, ибо истинные законы те, которые выражают не частные интересы одной партии против другой, а всеобщие интересы». Более того, он находил «радикальным излечением цензуры» — «полное ее уничтожение, ибо негодным является само это учреждение, а ведь учреждения более могущественны, чем люди»². На этом, как говорится, далеко не уедешь…