За кулисами "Министерства правды"

Появление декрета о печати произвело удручающее впечатление во всех слоях общества, в том числе и демократических. Особенно — приведенное выше выступление Ленина, проникшее все-таки в печать. В. Г. Короленко в потрясающем душу «Дневнике», который он вел в Полтаве в 1917–1921 гг., записал 13 ноября 1917 г.: «Трагедия России идет своей дорогой. Ленин и Троцкий идут к насаждению социалистического строя посредством штыков и революционных чиновников. Ленин прямо заявил — мы обещали, что в случае победы закроем буржуазные газеты, и мы это исполнили». Писатель отмечает: «В Полтаве продолжается гнусность… Других газет нет, кроме большевистских…»⁸

С протестами против удушения печати выступили тогда многие другие русские писатели, в том числе и А. М. Горький в известном цикле «Несвоевременных мыслей» в газете «Новая жизнь». Появляются однодневные «газеты-протесты». Положение печати, «когда у горла каждого редактора, почти каждую ночь, реальная винтовка», как писала Зинаида Гиппиус в одной из таких газет 26 ноября 1917 г.⁹, становилось ужасающим. Один из крупнейших русских философов Лев Шестов в статье «Большевизм как он есть» даст позднее точную формулировку возникшей ситуации в печатном слове: «Большевики, воспитавшиеся на крепостническом царском режиме, говорили о свободе только до тех пор, пока власть была в руках их противников. Когда же власть перешла в их руки, они без малейшей внутренней борьбы отказались от всяких свобод и даже развязно объявили самую идею свободы буржуазным предрассудком, драгоценной для старой, «развращенной Европы…»¹⁰.

Большинство «буржуазных» органов печати было закрыто в течение последних дней октября — ноября 1917 г., в общей сложности — около 60.

2. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТРИБУНАЛ ПЕЧАТИ

Учреждение с таким запугивающим названием создано было 18 декабря 1917 г. постановлением Народного комиссариата юстиции. Один из пунктов этого постановления, согласно которому привлечение самих произведений печати к суду Революционного трибунала не исключало «общеуголовной ответственности виновных лиц», вызвало протест левых эсеров¹¹. 24 января 1918 г. в связи с этим состоялось заседание Совнаркома под председательством В. И. Ленина. На нем было выработано «разъяснение», своего рода «уступка» эсерам, но прочитаем это «разъяснение» внимательно: «Революционный трибунал печати карает лишь органы печати и не назначает прямых наказаний на лица, но этим отнюдь не отрицаются права комиссии по борьбе с контрреволюцией и других органов власти подвергать аресту лиц, выступления которых в печати свидетельствуют о наличии активной контрреволюционной борьбы с их стороны»^1й. Столь казуистически звучащая «поправка к закону», как мы видим, вовсе не исключала репрессий против издателей и авторов. Менялась лишь форма и процедура: теперь обвинение против них возбуждал не сам Революционный трибунал печати, а органы ЧК и особая «следственная комиссия» при нем. Предполагалось, что на таком суде могли выступать не только обвинители, но и защитники, но на практике это практически не соблюдалось. К «виновным» применялись такие меры «социальной защиты», как ссылка, лишение свободы, удаление из столицы, отдельных местностей и пределов Российской Республики, лишение политических прав и т. д.

В декрете Совнаркома упоминаются и органы ВЧК в качестве репрессивного инструмента против печати, но не впервые: еще 7 декабря 1917 г., когда она была создана, перед ней была поставлена задача «борьбы с контрреволюционной печатью, устной агитацией и пр.». В дальнейшем, как мы увидим, органы тайной полиции будут играть главную роль в преследовании печатного слова.

Революционный трибунал печати принялся за дело… Специальным распоряжением предписано было всем газетам обязательно перепечатывать на первой полосе все декреты, постановления и т. п., «дабы никто бы не мог сослаться на их незнание». Как не вспомнить тут бессмертного Козьму Пруткова, который в «Проекте о введении единомыслия в России» предписывал всем редакторам частных печатных органов перепечатывать руководящие статьи из официального органа, дозволяя себе только их повторение и развитие…» Такая практика, бессмысленная по существу и, к тому же, съевшая миллионы тонн бумаги, закрепилась в нашем отечестве на долгие десятилетия.