За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году

— Трое! Не трое, а десятки! Знаешь, что сейчас происходит в центре? Большая толпа собралась у ЦК КПСС. Все окружили, бьют стекла, скоро ворвутся вовнутрь! По всему городу — беспорядки! К вечеру дойдет дело и до ЧК!

Кузин выглядел растерянным. Он как-то сник, даже сгорбился. Казалось, он пытается втянуть голову в плечи и, как улитка, спрятаться в свой домик от окружающих опасностей. Но сделать это было уже невозможно. Он предпринял последнюю попытку отказаться от поставленной задачи:

— Но… Вы понимаете… Я…У меня высокая температура. Я… Как будто не слыша его возражений, Борис завершил разговор, сказав напоследок:

— Встречаемся в семнадцать у главного входа в Политехнический. Понял? Не забыл — твой пятый этаж! Пока!

Он махнул рукой и быстрым шагом направился в сторону панельной девятиэтажки. Через пару минут из-за палисадника показался весь замызганный, заляпанный грязью «Москвич». Лихо развернувшись перед Олегом, он понесся в сторону 16-й Парковой улицы. «А номера-то из-за грязи не разглядеть!» — отметил про себя Кузин.

Он еще долго сидел один на скамейке, осмысливая случившееся. Теперь он ясно понимал, что не просто влип в историю, а буквально вляпался в опаснейшее дело, участвуя в котором можно запросто оказаться за решеткой, причем на долгие-долгие годы. Сегодняшняя встреча убедила его в страшном предположении, которое зрело у Олега давно. Он отгонял тревожные мысли, находил для себя успокаивающие объяснения, просто пытался не думать об этом, но события сами расставили все необходимые акценты. Да, теперь для него стало ясно: сотрудничество с фирмой Анатолия Алексеевича, поначалу казавшееся довольно безобидным, постепенно превратило его в послушный инструмент реализации чьих-то интересов. Чьих? Теперь сомнений не было. Это, безусловно, были интересы иностранной спецслужбы.

Холодея от страха и осознавая полную безвыходность своего положения, Кузин лихорадочно искал хоть какую-нибудь зацепку, которая позволила бы вырваться из зависимости от этих людей. Но чем больше он думал, тем безысходнее казалась ему ситуация. Виниться явно было уже поздно, выскользнуть из поля зрения не удавалось, противостоять «их» напору у него уже не было сил. Этот Борис все время говорил: «помочь нам», «помочь нашим людям». Теперь, когда эта помощь явно выходила за пределы «фирменных» интересов, хотя Олег и раньше о чем-то таком догадывался, он постиг, сколь опасными для него становятся контакты с Анатолием Алексеевичем и его «друзьями».

С другой стороны, Олег Кузин успокаивал себя тем, что массовые беспорядки, начало которым практически положило столкновение с войсками в подземном туннеле, сметут саму систему союзной власти, а вместе с ней и ставший ненавистным ему теперь КГБ. Пример Румынии и ГДР говорил о том, что в ходе широких антиправительственных выступлений главными заложниками ситуации оказываются именно органы безопасности. На них то и направляется прежде всего гнев толпы.

«Если все произойдет так, как говорит этот Борис, то уже сегодня, возможно, я стану свободным человеком, — к такой неожиданной мысли пришел Олег. — Ведь если Комитет, как оплот ГКЧП, будет сметен «возмущенным народом», то и преследовать меня будет некому. Наоборот, согласившись помочь, даже если я на самом деле ничего делать не буду, я как бы проявляю лояльность к новой власти и к тем, кто ее поддерживает». От этого умозаключения у Кузина сразу потеплело на душе.

Он стал рассуждать: «А чем, собственно, я рискую, если буду находиться в толпе? Стрелять, точно, никто не будет. Если начнется погром, то я могу вместе со всей оравой проникнуть в здание и… оказаться на пятом этаже. К тому времени, думаю, из сотрудников там уже никого не будет. А дальше — по ситуации. Если будет свалка, глядишь, и просьбу «этих» можно выполнить. Мне тогда зачтется! А если… А если это не удастся и толпу разгонят, я всегда смогу сказать, что прибыл на службу, понимая всю опасность ситуации и желая чем-либо помочь. Пусть докажут обратное!»

Не ощутив прилива уверенности от этих рассуждений, Кузин все-таки почувствовал, что гнетущий страх перед предстоящим немного отступил и он снова обретает способность управлять своими поступками и эмоциями.

«Едрён батон, была не была! Главное — не торопиться, авось вывезет!» — заключил он напоследок, затем поднялся и зашагал в сторону гаражей, около которых припарковал свой автомобиль.

22 августа 1991 года, вечер.

Москва. Площадь Дзержинского