За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году

— Новый КГБ? — Боннэр усмехнулась. — КГБ есть КГБ. Это репрессивный орган, и он не может быть другим!

— Вы не правы, Елена Георгиевна! — Иваненко, явно раздосадованный таким выпадом хозяйки дома, попытался возразить. — Российский КГБ будет свободен от тех недостатков, которые были свойственны КГБ СССР. У нас не будет политического сыска! Мы будем работать не в интересах одной политической партии, а в интересах народа, мы…

— Верится с трудом! — не без ехидства вставила Боннэр.

— …мы собираемся наладить связи с разными политическими силами, тесно взаимодействовать с общественностью…

— Стукачей, что ль, использовать? Так это вы и раньше делали!

Иваненко замолчал, понимая, что продолжать бесполезно. Известная правозащитница не слышала его, по-своему интерпретируя его слова.

Она сидела напротив Андрея, не притронувшись к уже остывшему кофе. Лицо Боннэр, испещренное морщинами, было взволнованным. Через толстые стекла больших роговых очков на генерал-майора Иваненко и майора Орлова смотрели презрительно-жесткие глаза вдовы академика Сахарова, которая имела свои счеты с КГБ и не могла в принципе воспринять никакие разговоры о реформировании системы госбезопасности.

«Зачем? Зачем вообще мы расстилаемся тут перед этой злобной женщиной? — недоумевал Орлов. — Ну что нам дает эта встреча? Какого черта мы должны убеждать ее, что не верблюды?!»

Действительно, Орлову трудно было понять замысел Иваненко. Зная, что Боннэр к этому времени стала очень влиятельной фигурой демократического движения и даже пользовалась определенным влиянием на самого Президента Ельцина, он тем не менее не считал необходимым общение с ней. Уж очень одиозной была фигура вдовы академика в глазах сотрудников госбезопасности, воспитанных в критическом отношении к диссидентам и всяким там антисоветчикам.

Елена Георгиевна сама прервала затянувшуюся паузу:

— А у меня к вам тоже есть одно дело. Вернее, два.

Иваненко с Орловым недоуменно посмотрели на Боннэр. Ее лицо стало заметно мягче, а на губах угадывалось некоторое подобие улыбки.

— Я хочу ознакомиться со следственным делом моего отца Геворка Саркисовича Алиханова. Он был арестован НКВД и расстрелян в 1938 году. Это можно сделать?

— Я думаю, сделаем, — сказал Иваненко и повернулся к Орлову: — Андрей, запиши все. Надо будет сделать запрос в архив.

— Хорошо. Это первая просьба. — Боннэр впервые за все время встречи улыбнулась.

— А вторая? — спросил Иваненко.

— Вторая связана с Андреем Дмитриевичем. В Горьком у нас КГБ украл его рукописи и дневники. Помогите их разыскать. Я думаю, что для КГБ они уже не представляют опасности. Тем более для Российского КГБ. Правда ведь?

Виктор Валентинович кивнул, но ничего не ответил[156].

Обменявшись еще несколькими малозначащими фразами, Иваненко с Орловым поспешили покинуть источающую враждебность квартиру. От всего разговора у них остался какой-то неприятный осадок, будто они в чем-то провинились перед этой пожилой женщиной, будто виноваты в том, что ее отец сгинул во время массовых репрессий, а муж подвергался преследованиям за инакомыслие.

Впрочем, расстались российские чекисты с известной диссиденткой довольно дружелюбно, пообещав созвониться в самое ближайшее время. Высокий серый дом на улице Чкалова, стоящий неподалеку от набережной Яузы, Иваненко и Орлов покинули спустя час после того, как вошли в его подъезд с массивными деревянными дверями.

Спустя несколько дней Орлов набрал номер телефона Елены Боннэр.

— Алло! — раздался незнакомый голос.

— Здравствуйте! А Елену Георгиевну можно к телефону?

— А кто ее спрашивает?

— Это Андрей Петрович из Российского КГБ.

— Отку-у-да? — На том конце слышалось явное изумление.

— Из КГБ РСФСР.

— Минуточку!

Было слышно, как положили трубку, как кто-то с кем-то тихо переговаривался. Потом трубку взяли снова.

— Я слушаю. — Орлов сразу узнал низкий голос Боннэр.

— Здравствуйте, Елена Георгиевна.

— Андрей Петрович?

— Да, это я.

— Ну и что же вы хотите мне сообщить?

— Мы нашли дело вашего отца. Можете прийти ознакомиться…

— Ох, спасибо, Андрей Петрович! Не ожидала, что вы так быстро…

Когда это можно будет сделать?

— Пожалуйста, в любое время.

— Давайте… — Елена Георгиевна задумалась, — давайте девятнадцатого, часов в одиннадцать.

— Хорошо. Я пришлю за вами машину. Договорились?

— Спасибо вам.

— До свидания.

— Всего хорошего.

Но девятнадцатого августа встреча не состоялась. Потому что в этот день в Москве было введено чрезвычайное положение.

Орлов смотрел на копию запроса в архив КГБ о деле отца Елены Георгиевны и вспоминал, вспоминал, вспоминал. О том, как она наконец, уже в сентябре, пришла первый раз в его кабинет, как разрыдалась, читая страшные строки следственных протоколов, как с волнением смотрела на вид, открывающийся из его окна на площадь Дзержинского. О том, как он показывал ей внутреннюю тюрьму НКВД, в бывших камерах которой теперь были оборудованы рабочие кабинеты, как обедали вместе с ней в общей столовой под изумленными взглядами сотрудников, как переходили из одного в другое здание по широкому, отделанному мрамором подземному переходу.