За линией Габерландта

рассказывающая о дальнейших событиях после спасения четырех ссыльных. Эту часть своего дневника Зотов назвал «Тайга и люди».

Зотов проснулся утром следующего дня, проспав не Менее двадцати двух часов кряду. Его товарищи еще спали, сжавшись под одеялами и разной рухлядью, раскиданной по кубрику. Растопив печку, он вышел наружу, чтобы осмотреться.

Было уже позднее утро. Низкие облака скрывали солнце, но рассеянный свет прорывался сквозь их завесу и скупо озарял огромную прибрежную долину, раскинувшуюся вокруг. Довольно далеко вправо виднелись полускрытые облаками горы. Сбоку все еще ревело море, хотя ветер стал заметно тише. Насколько хватал глаз, берег был покрыт серо-черным лиственничным лесом, очень хмурым в это время года. Рядом с баржей лиственницы стояли по-старушечьи согнутые, обветшалые, покрытые мхом. Кроны их под воздействием свирепых морских ветров сильно сбочились в одну сторону. Несколько дальше деревья распрямлялись, становились заметно выше и крепче. По самому краю леса на земле лежали зеленые ветки стланика, покрытые ледяным бисером замерзшей воды. Стланик обрамлял в зеленую рамку черный лес и являлся как бы передним краем в защите леса от воды и ветра. В каких-нибудь двадцати пяти саженях плескались и гулко падали на берег мутные волны. Черная галька сердито шуршала под напором воды.

Лес, низкое серое небо и гневное темное море — вот все, что он увидел. И вломленная в лес баржа. И четыре живых существа на ней.

Железное тело судна плотно село на землю более тяжелой кормой. Покато округлый нос баржи с оторванным листом обшивки оказался вздернутым к небу. Баржа напоминала необычайно большой снаряд, нацеленный из темного леса на одно из небесных светил. Баржу развернуло боком к морю и слегка повалило набок. Вокруг нее валялись поломанные деревья и ветки.

Сзади послышался глухой кашель. Из кубрика вышел чернобородый спутник Зотова.

— С днем рождения вас, товарищ, — сказал он и весело сощурился, одним взглядом окинув задумчивого Зотова и хмурый ландшафт вокруг. — Теперь смерть за нами не скоро придет.

— Вы настроены бодро. А ведь эта местность никак не располагает к хорошему настроению.

— Ну что вы! Экая ширь да красотища! Заживем здесь, как Робинзоны. И что самое важное, нас никто искать не будет, теперь наверняка считают покойниками.

— Куда же мы попали? — спросил Зотов, все еще не разделяя оптимизма чернобородого. На сердце у него было тревожно и тоскливо.

— Ветер дул с юга или юго-запада. Значит, нас снесло на север или северо-восток. Трое суток. Мы где-то между Охотском и Олой. А они разделены берегом верст на четыреста, если не больше. И ни одного поселения, это я точно знаю.

— Вам знакомы здешние места?

— Шесть лет проживал в Верхоянске, трижды пришлось быть в Охотске — всё проездом и с надежными провожатыми.

— Политический?

— Социал-демократ. Впрочем, это не так уж важно. Раз попал сюда, значит, опасен для властей.

Они помолчали. Сбоку ревело море. Ветер свистел меж веток. Шалая чайка с любопытством посмотрела на них и, сверкнув крылом, сгинула над морем.

— Хорошо, что лес, — сказал чернобородый. — Веселей жить в лесу. Дрова есть, дичь будет, от ветра укрыться можно. Это не тундра. И не голый камень.

Зотов вспомнил Петрову заимку на Енисее, темные и величавые кедровые леса, шелестящее море вейника на лугах. Как не похож здешний лес на красноярскую тайгу! Жалкие замшелые лиственницы, приземленный, выродившийся кедровник, который здесь называют стлаником, сумрачные, безмолвные долины… Трудно жить на краю земли. Он вздохнул. Собеседник будто подслушал чужую тоску. Положив руку на плечо Зотова, сказал:

— Нечего унывать, молодой человек! Мы не в пустыне, кругом земля обетованная. Русская земля, наша! Согласитесь, что здесь лучше, чем где-нибудь на Яне, да еще когда под боком недреманное око местного пристава. Здесь мы свободны и располагаем собой. Руки, здоровье, рассудок — все у нас есть. И вдобавок целая баржа с грузом.

Пассажиры баржи наконец пробудились ото сна. Илья вышел с припухшим лицом и, не глядя по сторонам, сразу спрыгнул вниз, зашагал к морю. С носовой части было видно, как он на берегу снял пальто и рубашку и стал играть с волнами в догонялки, пытаясь умыться и обтереться ледяной водой, как, наигравшись, отступил от коварного прибоя и стал добросовестно проделывать курс утренней гимнастики. Вернулся он свежий и повеселевший.

Все торжественно и официально познакомились друг с другом. Чернобородого звали Василием Антоновичем Федосовым, а тихий и застенчивый член коллектива отрекомендовался Корнеем Петровичем Оболенским. Ни о чем другом на первый раз не спрашивали. Этого было пока достаточно.