За линией Габерландта

С удивлением посмотрел я на позднего гостя. Неужели?.. В кресле сидел старый ороч. Маленькое, ссохшееся в сотни морщин лицо его было сосредоточенным и угрюмым. Глазки моргали часто и тяжело, он делал постоянные усилия, заставляя их смотреть на белый свет. В тонких коричневых губах присохла старая трубка. Ороч, несмотря на лето, был одет очень тепло. Русская шапка-ушанка закрывала уши, тесемочки намертво завязаны у подбородка. Гость кивнул мне с безразличным видом.

— Это Шахурдин, — сказал директор. — Ну да, тот самый, Матвей-Ведикт-Никола,

Гость закивал головой. На секунду в глазах его появилось осмысленное выражение, потом он опять заморгал и уставился в пол.

— Приехал все-таки. Знаешь откуда? — сказал опять Шустов. — Аж из-под Охотска. Он там теперь живет. Не понравились наши места, переметнулся.

— Река Уда ходим, белка бьем, иной раз Охотск ездим, — словоохотливо подтвердил Шахурдин и, завозившись, добавил: — Пошли, что ли, начальник, кушать нада, спать нада, устал, далеко живешь, ехал-ехал…

Шустов заторопился:

— Да, да, пошли, товарищ Шахурдин, заговорились мы.

Иван Иванович привел гостя домой, помог Шахурдину раздеться и развязать крепко замусоленные тесемочки на шапке, усадил в мягкое кресло и начал разговор, не прежде чем гость выпил два стакана крепкого чая с водкой. Глаза Матвея стали шире, в них заиграла жизнь.

— Ты в этих местах давно не бывал? — начал директор.

— Давно, почитай, лет двадцать.

— Кочевал?

— Нет, одно место жил, торговал, белка стрелял тайга. — Он вдруг засмеялся, вспомнив что-то, и добавил: —

Картошка-огород сажал, морковка, как русский человек, кушал это… ну, пюре!

Он даже поднял палец от восхищения собственной памятью. Такое слово запомнил: пюре!

Я молчал, боясь раньше времени спугнуть воспоминания старого человека, и всецело положился на такт и опыт Шустова.

— Вкусное, видать, пюре, раз помнишь? — спросил директор.

— Хо, самый теперь по зубам для старик. — Он вдруг вздохнул. — Только мала картошка сажают, лень одолел народ, все рыба ловит. Учить некому, Зотов нет…

Сердце мое екнуло.

— Зотов? Кто такой Зотов? — спросил Шустов и подморгнул мне.

— Тут жил. Иваныч звали. Еще Корней жил, еще черный борода и молодой лючи, усы вот такой… Хорошо жил, огород делал, учил картошка сажать, потом плохой человек пришел, убил Зотов. — Он сделал паузу, вздохнул и добавил, ткнув пальцем за окно: — Там убил, фактория, на берегу речка…

— Ты сам видел, как убили Зотова? — тихо спросил директор.

— Сам, сам…

— Расскажи нам. За этим мы и звали тебя, Матвей Ведиктович.

— Ты Зотов знал? — спросил Шахурдин.

— Он знал, — директор показал на меня.

Старик хитро улыбнулся:

— Когда Зотов был, он вот такой ходил, — и показал рукой на полметра от пола.

— Бумага нашел, читал про Зотов, хочет знать все о нем… — Волнуясь, Шустов стал коверкать русскую речь, как Шахурдин, видимо считая, что ороч так лучше поймет.

— А-а, бумага! Зотов писал, сам видел. Где нашел?

— В фактории, в печке замурованы были. Оболенский Корней Петрович положил, а сам уехал.

— Да, да, уехал… — Старик задумался. — Корней совсем плохой был, плакать много, нервный такой. Весна пришла, Маша приехал, Корней зарыл ее тоже, сам уехал, куда — не знай.

Постепенно он рассказал нам все, что случилось на фактории после убийства Зотова.

…Зиму там провели плохо, не хватало продуктов. Орочи и якуты перестали ездить на факторию. Смерть Зотова, бой с бандой — все это скверно подействовало на местных охотников, очень суеверных и боявшихся человеческой крови. Они покинули факторию. Только Шахурдин все еще ездил к своему другу Корнею и снабжал мясом и рыбой.

Весной пришел катер с баржей. Приехали чекисты, а с ними и Мария Петровна. Она словно чувствовала плохое, оставила сына у Федосова и вернулась. О смерти мужа ей сказали еще на катере. Она не поверила, но смертельно побледнела и долго стояла у борта, все глядела на берег, ждала. Когда страшный смысл сказанного дошел наконец до ее сознания, Мария Петровна схватилась за голову, и не успели на катере оглянуться, как она очутилась за бортом. Пока спускали шлюпку, Мария Петровна уже добралась до берега и побежала через лес по тропинке туда, где стоял их дом. Люди бросились за ней. Они увидели ее уже на пепелище. Зотова стояла на коленях и ощупывала мокрые почерневшие бревна, словно не верила своим глазам.

Она позволила себя увести, переодеть в сухое платье. Ночью разбудила Оболенского и попросила:

— Отведите меня к нему…

Мария Петровна села у могилы мужа и просидела до утра. Корней Петрович караулил ее издалека. Он тоже плакал всю ночь. А утром Зотова уже металась в бреду, вся горела. Катер немедленно пошел в Охотск за фельдшером. Он вернулся через три дня. Было уже поздно. Крупозное воспаление легких сделало свое дело.

Смерть она встретила спокойно. Перед кончиной отдала Оболенскому медальон, сказала:

— Это сыну.

Ее похоронили рядом с мужем. Корней Петрович вырыл в лесу черемуху и посадил у изголовья семейной могилы.

Сам он уехал с тем же катером.

Факторию закрыли и перенесли в другое место.