За Лувром рождается солнце

– Я подумал, что вы сможете предоставить мне об этом любопытном субъекте подробности, сведения, которые было бы напрасно искать в газетах.

– И с какой целью вы собираете эти сведения?

– Только ради развлечения. О, я понимаю. Сознаю свою глупость...

– Я не в состоянии предоставить вам эти сведения.

– Сознаю свою глупость, – повторил он. – Я слишком порывист, идиотски порывист. Сначала я слежу за вами. Затем обращаюсь к вам с просьбой выдать профессиональную тайну...

– Речь не идет о профессиональной тайне. Я не могу предоставить вам сведений о Ларпане потому, что ими не обладаю. И ими не обладаю потому, что не был с ним знаком... И предполагаю, если из нас двоих кто-то и знал его, так это вы.

Он заколебался. Затем сказал:

– Хорошо... Я был с ним знаком... мало. Признаюсь.

– Вы сообщили об этом в полицию?

– Нет. Вряд ли это помогло бы их следствию, а я не стремлюсь...

Он подчёркивал каждое слово:

– ... к тому, чтобы стало известно, что я мог посещать даже случайно, из соображений добрососедства, человека, которого есть все основания отнести к разряду гангстеров... Я добропорядочен, сударь. Глупо романтичен, но добропорядочен. Меня зовут...

– Кокорикос.

– Бирикос. Никола Бирикос. Вот моя карточка. Может, у нас еще будет случай встретиться.

Несколько возбужденный, он порылся в бумажнике и извлек оттуда картон, который протянул мне. Сложив бумажник, неожиданно заметил:

– ...В Афинах у меня процветающее дело. Почти все время я провожу во Франции, но в Афинах у меня бизнес. Успех в делах может пострадать от скандала, даже если тот разразится за сотни километров от Афин. Я не сообщил полиции, что немного знаком с Ларпаном, и не скажу ей этого. Если вы сочтете своим долгом донести на меня, я все буду отрицать. И вы ничего не докажете. Но, надеюсь, не донесете.

– Я ничего ей не сообщу, – сказал я, – Не вижу к тому причин. Однако, раз уж вы ищете развлечений...

– Есть развлечения и развлечения.

Я вертел между пальцев его визитную карточку:

– Вы любите романтику и вы сейчас ее получите, – сказал я.

Он с интересом наблюдал за моими движениями. Я снял трубку и набрал номер отеля "Траксосеан":

– Алло, господина Никола Бирикоса, пожалуйста.

– Сударь, его у себя нет.

Я задал два-три ловких вопроса, чтобы удостовериться, является ли Бирикос из гостиницы "Трансосеан" тем же, что находится передо мной.

– Извините за эту проверку, – сказал я, опуская трубку.

– Не стоит об этом говорить, – ответил грек.

– В любом случае, вы не прячетесь, – заметил я.

Он поднял брови:

– Почему бы я стал прятаться?

– Не знаю.

Он принял выражение непонятного человека:

– Я увлекаюсь романтикой. Глупый и безобидный поклонник романтичного. По отношению к вам я допустил неловкость. И снова прошу прощения, но...

Он встал:

– Вы знаете мое имя и мой адрес. Если вдруг...

– Не слишком на это рассчитывайте, – сказал я. И поднялся в свою очередь: – Кстати, вы случайно не коллекционер?

– Коллекционер? Нет. Вам знакомы коллекционеры? Разве я похож на коллекционера?

– Не знаю. Может быть, еще встретимся, господин Бирикос.

– Очень хотел бы – сказал он.

Я проводил его до двери кабинета, а Элен, приняв его из моих рук, выпроводила на лестничную площадку. Я вернулся в кабинет. Под креслом лежал, видимо, выпавший из бумажника странного иностранца клочок бумаги. Я его подобрал. В этот момент забренчал дверной колокольчик. Я быстро сунул бумажку в карман и обернулся, чуть не налетев на г-на Бирикоса, который неожиданно вернулся:

– Извините меня, – произнес он. – Я не забыл у вас перчатки?

Он обвел комнату взглядом, острым взглядом. Я также. Перчаток видно не было. Он воскликнул:

– О, наверное, причиной моей рассеянности – моя неудача у вас! Я же... я их сунул в карман!

Помахав перчатками, он натянул их на руки. Так он их больше не потеряет. С обычной церемонностью он попрощался с нами. И на этот раз исчез окончательно.

Я подошел к окну, распахнул и выглянул наружу.

Г-н Никола Бирикос замер на тротуаре и, не обращая внимания на толкавших его торопыг-прохожих, сняв перчатки (снова) с озабоченным, весьма озабоченным видом обшаривал себя. Из недр плаща извлек бумажник, внимательно изучил его содержание, уложил на место и снова обшарил себя. Но наконец, недовольный и мрачный, прекратил поиски.

– Что с ним? – спросила Элен. – Опять потерял перчатки?

– Нет, скорее, этот клочок.

Я вынул из кармана найденную под креслом, где сидел грек, бумажку. Ничего особенного, качество самое заурядное. Разорванная бумажка. На ней набросано слово: «Межисри».

– Что это такое? – спросила Элен.

– Обрывок адреса. Несомненно, набережная Межисри. Как ни хорошо знают Париж эти иностранцы, им все равно иной раз требуются такие узелки на память. Похоже, он дорожил им, правда?

– Пожалуй...

Элен скорчила рожицу:

– Он не похож на завсегдатая литературного салона госпожи Софи Стамба.

Ныне покойная, г-жа Софи Стамба была хозяйкой одного из последних парижских литературных салонов в своей квартире по набережной Межисри. В течение многих лет именно у нее происходило присуждение Народнической премии.

Моей секретарше хорошо знаком светский Париж.