За мертвой чертой

– Ладно, я пошутил, – Береснев нехорошо рассмеялся и, сняв руку с кобуры, окружил бриллиант ладонями. – Пока я здесь начальником, все твои условия будут неукоснительно выполняться. Может, вам и девочек сюда привезти?

– Никаких девочек не надо, – сказал я, а сам подумал об Альдине Ивановне. Вот кому, только этой прекрасной, всё понимающей фее можно было обрадоваться при пожизненном заключении! Но разве Береснев способен материализовать того или иного фантома? Сам я много раз пытался вызвать из небытия мою незабвенную Альдину. Она приближалась совсем близко, я слышал её сладкий утешительный голос и шелест её одежды, даже улавливал знакомое чистое дыхание. Мы обменялись несколькими фразами, она сказала, что раньше не чувствовала ничего, а теперь любит меня и постоянно вспоминает, больна мною, – но пробиться сквозь вихреобразную завесу не совсем бесподмесной рукотворной энергии, разделявшую нас, мы так и не смогли.

– Нет, начальник, – никаких девочек. Я женат. Черноусов же слишком порядочный для такого дела человек.

– Ну-ну, смотри. А то это было бы нетрудно организовать. За дополнительную плату, конечно.

Не прошло и часа после нашего разговора, как Береснев переправился на большую землю, и спустя несколько дней сумел продать бриллиант одному чрезвычайно богатому англичанину. За сто восемьдесят миллионов долларов. Все эти денежки были размещены на счетах нескольких европейских банков.

Меня же по окончании беседы возвратили в нашу камеру. Время потихоньку близилось к обеду. Где-то минут за сорок пять до раздачи пищи дверь открылась, на пороге появился старший повар тюремной столовой.

– Что бы вы хотели заказать? – спросил он, весьма предупредительно обращаясь ко мне.

Я перечислил наименования блюд, исходя из собственной фантазии и возможностей изолятора. Повар с поклоном удалился, а я лёг на кровать и закинул руки за голову.

Черноусов с некоторым недоумением взирал на сценку между мной и поваром. Но в окончательное замешательство он пришёл, когда в камеру принесли кушанья. Апельсино-мандариновый салат с крессом и кедровыми орешками, мясные щи из свежей капусты с помидорами, свиной гуляш с картофельным гарниром и несколькими листиками петрушки, блинчики с маслом, кофе со сливками и бутылку отличнейшего золотистого крымского хереса.

Отобедав, мы вышли из здания тюрьмы – нам никто не препятствовал, – и прошли по всем выступам и впадинам береговой линии острова.

День выдался пасмурным, немножко накрапывал дождь, но нам приятно было ощущать на лице его освежающие капли. Легко дышалось, и создавалось ложное переживание некоторой свободы.

Остров был всего ничего, и наиболее удалённая береговая черта его не отступала дальше четырёхсот метров от крепостной стены. А в центре нашей ямайки возвышался сам тюремный бастион, вероятно, когда-то неприступный. В его недрах – несколько сот заключённых. Одни – такие как мы с Черноусовым, другие – настоящие злодеи, у которых руки были по локоть в крови. В вышеупомянутой отдалённой части острова – убогонькое кладбище без крестов и ограды, где со временем предстояло успокоиться и мне с сокамерником. Сильнее всего угнетало то, что ничего полезного на этом свете мы больше уже не сделаем.

За тёмной водой озера и серой мглой непогоды едва проглядывались размытые очертания большой земли. Только там была настоящая жизнь и осязаемые прелести человеческого существования.

Мы были не одни. В десятке метров за нами тащился конвоир с карабином, не спускавший с нас глаз.

И всё равно и мне, и Черноусову было хорошо прогуляться по бережку после пяти с лишним лет пребывания в одной и той же камере.

Пренебрегая прохладной погодой, мы искупались и несколько минут плавали: я – брассом, сокамерник – обычными деревенскими «сажёнками».

В камеру возвратились, только чтобы переночевать. А утром – опять на берег. И так каждый день. С утра до вечера, а то и до глубокой ночи. Дышали – и не могли надышаться влажным озёрным воздухом. Разглядывали яркие скопления звёзд. Под присмотром неизменного надзирателя.

Нам приносили еду в судках, и мы трапезничали под открытым небом, подстелив под себя байковые одеяла.

Однажды начальник тюрьмы сказал, что наше содержание обходится в большую копеечку. Я заглянул Бересневу в глаза – не шутит ли он? При ста-то восьмидесяти миллионах баксов! Нет, он не шутил. Тогда я протянул ему несколько золотых червонцев советской чеканки двадцатых годов.

– Этого достаточно?

– Пока хватит. Но потом ещё придётся доплатить.

– Доплатим. А ваши люди пусть приготовят нам удочки.

– Нет проблем. Всё будет. В пределах разумного.

Так мы заделались рыбаками. Ловили на поплавковые удочки и закидушки. Попадались щука, окунь, плотва – крупная, до двух килограммов, язь, ёрш, ряпушка, налим.

Последнего ловили с вечера. На ерша. Наживку закидывали на отмель рядом с ямой. В безлунную ночь, в ненастную погоду налим очень даже неплохо брал.

– Вы совсем оборзели, – говорил мне Береснев. – Не хватало ещё ночью охранять вас! В каком виде вы выставляете меня перед моими людьми?