За мертвыми душами

Рано утром я уже катил на телеге по проселку, вившемуся среди зеленей. И впереди и по бокам синели леса.

Вез меня Никита — почтенный, чернобородатый мужик лет сорока пяти, плечистый и рослый, с внимательными глазами и суровым лицом. Пара рыжих сытых лошадей бежала бойко. Я сидел на «грядке» — доске, положенной поперек телеги, и думал обо всем виденном у Дашковых и о власти звука.

Звук всесилен… Он может убить человека, может потрясти его, исцелить, раздражить и утешить. Он разрушает здание, взрывает порох, убаюкивает и нежит. Огромнейшее количество наших переживаний есть результат детонации звука. Звук еще неведом, но он несомненно не есть только результат сотрясения воздуха.

Я слышал о любопытном опыте, произведенном в 1900 году знаменитым протодьяконом Исаакиевского собора — Малининым.

Среди стола, на самоваре, ставили пустые стаканы тонкого стекла разных тонов. При произнесении Малининым многолетия стаканы звенели, но не падали и не разбивались. Тогда взяли по камертону точный тон каждого стакана и то же многолетие, возглашенное в заданный тон, разбивало их по очереди, как камнем.

Значит, не внешняя сила разрушала стекло, а пробужденная внутренняя, еще неведомая нам… Голос Никиты — ровный и внушительный, отвлек меня от моих размышлений.

— Как же, барин, куды надумали — в Алябьево или в Кручи?

Этот вопрос остался у нас невыясненным со вчерашнего дня, когда Никита был подробно посвящен мною во все мои планы и намерения.

— Ежели в Алябьево, так скоро влево сворачивать надо будет!

— Да говорят, что в Алябьеве нет ничего, что мне нужно?.. крюк ведь туда большой?.. — ответил я.

— Крюк, это как есть!.. — отозвался Никита. — А кто сказывал вам, что там ничего не найдете?

— Варвара Павловна.

— Знакомая хорошая она, стало быть, ваша?

— Нет, в первый раз видел ее.

— Что же, купить здесь чего ни на есть думали?

Мне показалось, что возница мой держался как будто настороже и задавал свои вопросы неспроста. Я решил выведать от него кое-что в свою очередь и для этого отчураться от знакомства и с Анной Игнатьевной.

— Да.. — сказал я. — Только не продали ничего; зря время потерял!

Никита усмехнулся.

— Чего захотели!! нетто в эдаких палатах что продают? Тут мельоны в сундуках позасыпаны!!! На что им продавать? А с молодой с барыней знакомые были?

— Нет. Знакомый был бы, разве на телеге от них я уехал бы?

Этот довод сразил Никиту и разом покончил с каким-то подозрением, таившимся в нем.

— Это конешно!.. А вы не из духовных будете? — вдруг быстро добавил он; в глазах его мелькнули веселые искорки.

Я удивился. — Нет! Да разве я похож на духовного, что ты спрашиваешь?

— Да не то что похожи, а так это я… не потому ли, мол, коней вам господа не дали, что из кутейников вы?

— А разве Дашковы духовных не любят?

Никита махнул рукою и засмеялся.

— Беда!..

— Почему?

— Да уж так!.. По евангелию, сказывают, надо жить!

— А попы по-каковски живут?

— Попы грабители: с живого и с мертвого берут!

— Да и мы с тобой не даром работаем; тоже за все деньги берем!..

— Оно что говорить…

— Ну, а в хоромах в таких жить — это тоже по евангелию указано?

Никита сдвинул картуз на лоб и слегка почесал затылок. Он, видимо, еще не знал, как ему со мною держаться.

— Оно конешно… на то господа…

— С жиру ваши господа бесятся, вот что!.. — продолжал я. — В евангелии что сказано — раздай все имение свое нищим! Вот бы они и роздали его, да тогда и плясали бы — босиком да в сарае! А то, небось, вместо раздачи-то — пару бревешек на починку избы из десяти тысяч десятин лесу дадут, да еще требуют, чтобы в Бога верили, как они хотят; радуются, ах, мол, какие все дураки, а мы христиане!

— Верно… — отозвался Никита. — И мы так же вот про себя смекаем!

— А почему ж молчите?

Никита оборотился ко мне. — А вы вот у них были — сказали им так-то?

— Да какое мне дело до них? Меня они не учили, как надо жить, а вас учат!

— Э!!! — возразил Никита. — Бог-то эва где, за облаками, а своя шкура вот она! Покрыть да пропитать ее тоже чем-нибудь надо! Вы их, своих расчетов, им не сказываете, а мы, стало быть, по своим: все на одной веревочке ходим! Я так полагаю: умный думай, а дурак говори!

Ответ был житейски правильный и возразить на него было нечего.

— А у них и теперь собрания бывают? — спросил я.

— Нету, давно покончились; как старый барин помер, так и шабаш! Еще старая барыня, бывает, обмолвится когда с кем придется словом-другим, а уж чтобы по-прежнему — того нет; теперь строго, урядник в оба глядит!

— А молодая? она тоже вас учила?

— Ну, где же, нету! При свекре она и рта не раскрывала. Молодые ни при чем — старые тут всему заводчики были!

— А уважали старика мужики, скажи по правде?

Никита помолчал.

— Человек хороший был, — ответил, — добрый! худа про него не скажешь… а так дурашный только… по душам ежели открыть.

— Чем дурашный?