За мгновения до...

Я ненавидел эту вездесущую навязчивую женщину по тысяче причин, главной из которых была её предательская сущность. Вряд ли Ева об этом знает, но их связь с моим отцом началась задолго до смерти её первого мужа. Она изменяла ему. Подло, низко, гадко, мерзко изменяла. Приезжала из своей Австралии, чтобы спать с моим отцом и притворяться моей матерью. Последнее было самым невыносимым, самым отвратительным, и мне, в мои юные годы, казалось, что ничего более ужасного в моей жизни произойти не может.

Оказалось, может! Она привезла в наш дом свою дочь: тощую, до изнеможения вредную, кареглазую Еву.

— Теперь вы с Евой братик и сестричка! — возвестил её тошнотворный голос.

— Ещё чего! — тут же взбрыкнула Ева, презрительно смерив меня взглядом.

— Пффф! — не остался в долгу и я.

Первый же её день в моём доме стал кошмаром, персональной обидой: отец настоял на том, чтобы я освободил свою просторную комнату с балконом и перешёл в маленькую с узким окном во внутренний двор, потому что девочкам нужно уступать лучшее.

Ночью, лёжа на новом месте и безуспешно стараясь уснуть, я не оплакивал своё почившее счастливое прошлое, нет! Я строил планы…

Месть стала самой увлекательной и изнуряющей игрой за всю мою жизнь, потому что она — эта наглая глазастая Ева с тонкими, как прутики ногами, мстила в ответ. И перевес почти всегда оказывался на её стороне: её мозг был изощрённее в выдумывании пакостей, гадостей, подстав и прочей дряни.

Пока я, совершенно случайно, не выяснил, в чём именно скрывалась её слабость — в ревности!

К тому моменту нам обоим уже исполнилось по одиннадцать лет, и я вдруг обнаружил, что девочки интересуются моими поцелуями.

— Дамиен, а ты умеешь целоваться? — жеманно улыбаясь, спрашивали они.

И мне стыдно было признаться, но я не умел. Понятия не имел, как это делается. Ну, ясно, что губами, но…

В общем, её звали Молли, и она жила в пяти домах от нашего. В тот день, а это была суббота, Молли пришла учить меня целоваться, о чём мы договорились с ней накануне, идя из школы домой.

Я не думал, что такой совершеннейшим образом малозначимый для меня факт, как целование с девчонкой, произведёт настолько масштабный эффект на Еву: её глаза были не просто огромными, они блестели, как если бы она была на грани слёз. Как если бы она испытывала физическую боль и никак не могла с ней справиться.

С того момента Ева буквально взбесилась, превратилась в фурию, выдумывая всё новые и новые способы досадить, а мне думать больше было ни к чему: я чётко знал, что нужно делать, и девочки с этого момента не переводились.

Мне не хотелось целоваться, и я с трудом понимал, что вообще девчонки находят привлекательного в этом слюнявом акте, но мне до безумия нравилось делать это на глазах у Евы, раз за разом повергая её в «то самое состояние».

Это было забавно: я делал поистине ужасные вещи, как только ни унижал её, чего только ни творил с ценными для неё вещами и событиями, но никогда это не производило такого эффекта, как мои поцелуи с девчонками.

Ревность! Банальная ревность оказалась её Ахиллесовой пятой.

В конце концов, она спустила меня с лестницы, и всё закончилось. Её устранили, убрали из нашей жизни, отправив жить к бабке в Австралийский город Брисбен.

— А где Ева? — спрашиваю Энни, обнаружив свои вещи в комнате сестры — моей старой комнате.

— Мы отправили её в Брисбен, Дамиен.

— Навсегда? — и моё сердце в прямом смысле останавливается, словно забыв, как делаются привычные удары.

— Пока она не научится вести себя по-человечески, мой дорогой! — Энни целует мой лоб, и я резко уворачиваюсь, испытывая эмоции, так сильно похожие на физическую боль…

Дом стал пустым и скучным, а жизнь — лишённой смысла, цвета, вкуса и запаха.

Глава 14. Приём гостей

Ева:

В субботу мать возвращается из Костко, подозрительно перегруженная пакетами.

— Помочь? — спрашиваю.

— О! Это было бы просто замечательно, Ева! — её глаза загораются. — И знаешь, я бы ещё хотела попросить тебя помочь мне с готовкой. Сможешь?

— Да, смогу. А что, намечается мероприятие?

— Да. Сегодня мы с Дэвидом хотим… — осекается. — В общем, не важно. Узнаешь за ужином.

Наряду с множеством пластиковых боксов, набитых овощами и фруктами, мои руки вытягивают две упаковки мужского белья. Men boxers — говорится на коробках с синими трусами двух разных размеров. Если те, что побольше, для Дэвида, то кому предназначаются те, что меньше?

— Ма! Ты что?! Трусы ему покупаешь?

— Кому «ему»? — спокойно уточняет. — Своему мужу или своему сыну?

И в первый раз, замечу, я игнорирую её терминологию:

— Дамиену!

— Да, покупаю. А что в этом неправильного? Кто-то же должен о нём заботиться!

— Думаю, о его потребностях очень хорошо пекутся там, где он ночует!

Это был неосторожный выпад. Хорошо, что предмета обсуждения не было дома, иначе меня совершенно точно обвинили бы в ревности. Беспочвенно! Беспочвенно?

— Запомни дочь: никто и никогда не будет заботиться о нём лучше, чем мать!

— Да какая ты ему мать? — вскидываюсь.

— Какая есть! — рявкает в ответ.