За мгновения до...

Выдержка дала сбой. Выдержка затрещала по швам, наполнив глаза жгучими слезами. Окно, школьный двор и ребята, метающие мяч в баскетбольное кольцо, расплылись акварелью.

— Ты что? Плачешь? — замечает внимательная Либби. — Да брось! Я же тебе говорила, Дамиен — несерьёзный парень. Вернее, его серьёзности хватает только на Мымру. Но знаешь, насколько классным бы он не был, я бы не прощала ему измены так, как это делает она!

Мисс «очевидность» оказывается последней каплей в моей доверху наполненной чаше огорчений: вскакиваю с места, закинув поднос с остатками почти нетронутой еды в бак, и срываюсь в туалет — единственное место, где можно уединиться.

Но в коридоре, на полпути к цели, некто хватает меня за руку. Думаю, я знала, кто это, ещё до того, как обернулась.

— Нам нужно поговорить, ведь нужно же! Давай поговорим, Ева! — выдыхает в непозволительной близости.

Странный шёпот. Такой, какой бывает, когда голоса нет. Когда простужены связки. Или когда единственное, что удерживает тебя от рыданий — отсутствие голоса.

Он тянет руки, чтобы обнять, а меня шарахает в сторону. Невидимая, непреодолимая сила не позволяет его рукам даже прикоснуться.

— Я не хочу тебя видеть… — выдавливаю.

— Знаю. Может быть, захочешь снова, когда поговорим?

Его руки опущены в прямом смысле, но выглядит он так, будто и в переносном тоже. Я не смотрю на него, не хочу видеть выражение его лица, но уже одно то, что он здесь, опровергает версию игр. И это каким-то чудесным образом медленно наполняет моё существо вибрациями стекающихся обратно, растерянных за последнюю неделю сил.

Я начинаю дышать. Жить.

— Сегодня после школы в нашем кафе?

Молчу. Собственное дикое, сумасшедшее желание чувствовать его или хотя бы просто видеть никак не вяжется с благоразумием и памятью, свирепо машущей перед глазами «отпечатком».

Что же ты сделал, Дамиен? Что же ты натворил…

— Только один раз поговорим, Ева… — совершает ещё попытку, проглотив нечто большое и болезненное.

И его срывающийся голос, действительно потерявшее вес тело, заставляют меня ответить:

— Ладно… Сегодня в нашем кафе.

Это ненормально, но я, кажется, на расстоянии слышу его сердце. Оно не бьётся, оно выбивается. Из сил.

— Я заберу тебя?

— Нет, я сама.

— Хорошо, — отвечает и тут же словно с усилием отрывает себя от места, на котором стоит, и уходит, ни разу не обернувшись.

А я сползаю по стенке, потому что туалет мне больше не нужен. Мне нужны силы, очень-очень много нечеловеческих сил. Потому что перестать чувствовать его невозможно, как и умирать от желания видеть, слышать, дышать одним с ним воздухом.

Pink Floyd — Wish You Were Here

В кафе Дамиен сидит у окна и смотрит на мелькающие разноцветные авто. А я — на него. Долго, не отрываясь от стены и не решаясь подойти.

Он действительно похудел, причём так, словно вообще не ел с того дня, как мы в последний раз виделись. А было это в то самое утро, той чёртовой субботы, то есть уже больше недели назад. Дамиен выглядит безмерно уставшим, замученным, и под глазами у него залегли тёмные круги: похоже, в последнюю неделю мы почти не спали оба.

И я бы простояла вот так, облокотившись на кирпичную стену кафе, ещё вечность, если бы Дамиен случайно меня не заметил. Наши глаза встретились и начали говорить ещё до того, как он подошёл и снова безуспешно попытался обнять. До того, как мы сказали друг другу «Привет». До того, как наши мысли и признания нашли подходящие слова.

Я не знаю, куда девать руки, и прячу их под столом. Дамиен кладёт свои на деревянную столешницу ладонями вниз и смотрит на меня, не отрываясь, но официант отвлекает, предлагая сделать заказ.

Когда уходит, я уже заняла себя салфеткой. Поднимаю глаза, жду, когда же, наконец, начнётся этот изнуряющий разговор, и обнаруживаю, что Дамиен смотрит на мои руки. Не просто смотрит — одержимо. Как не совсем здоровый человек.

Внезапно его кисть начинает двигаться к моей. И я бы свою отдёрнула, спрятала, если бы не гипнотизирующая медлительность и почти чувственность его пальцев, неуверенно, но неумолимо ползущих по стёртому, покрытому царапинами лаку столешницы. Они в миллиметре от моих, тянутся, чтобы коснуться, но в последний момент замирают.

— Знаешь, что тяжелее всего?

— Что?

— Не иметь права прикоснуться.

В этот момент наши взгляды отрываются от рук, символизирующих души, чтобы соединиться, и я вижу то, чего никогда ещё в Дамиене не видела — океан отчаяния и сожалений. Его глаза красные от недосыпа и усталости, но в них… боль! В них, чёрт возьми, столько боли!

Мне тяжело это видеть, не хватает сил, растраченных на свою собственную схватку, и я растворяю реальность солёной водой, размазываю акварелью, пока Дамиен, не подозревая сам, добивает мою выдержку:

— Так сильно хотеть обнять, что, кажется, без этого не выживешь, и понимать, что не можешь!

Один раз моргнуть — и по щеке живо бежит горячее, зато видно теперь лучше. Глаза каре-зелёные видно, сморщенный лоб, сжатые почти в паралитическом приступе, те самые, до изнеможения сексуальные губы.