За мгновения до...

Меня распирает внезапно острое желание скинуть её с себя, но я не решаюсь. Боюсь! С ужасом взвешиваю последствия: Ева не Мелания, ей нельзя говорить, что вздумается — каждый взгляд, вздох, фраза под строжайшим контролем. Абсолютно всё подвергается критическому анализу и проверке на безопасность.

«Ева…» — зову мысленно. «Моя Ева, ты моя только потому, что я уже весь и без остатка твой. Так не разрушай же меня!».

В школу мы едем молча, в тишине возникшей утром дистанции. И от этой тишины мне физически больно.

Выйдя из машины, я беру её за руку и замечаю усмешку. Меня бросает в жар, мозг лихорадочно пытается найти ошибку, но никак не может. Из-за чего она такая? Что я сделал не так? Война в детстве? Или вся эта история с Днём Рождения Мел? Так, её уже не исправить. А жить хочется! Жить так сильно хочется! Особенно теперь, когда понял, что это такое — жить.

В коридоре перед дверью в её класс по французскому не выдерживаю: обнимаю, прижимаю к себе покрепче, нахожу губы и целую. А она опять за своё:

— Конспирация? Алиби?

Мне больно и на языке вертится: «Да, Ева. Всё на благо проекта «Ева и её репутация!». Но вместо этого мой рот произносит:

— Просто хотелось поцеловать. Я ведь не увижу тебя час. Целый час…

И не сказал ещё, что едва нашёл силы оторвать свою ладонь от её ладони. Что да, она была совершенно права — я веду себя как сахарный влюблённый придурок, и, что странно, меня ещё не тошнит от самого себя — ценности и приоритеты кардинально поменялись. Развернулись на 180 градусов.

Я слышу голос Мел, и вскоре она появляется в коридоре, Крис рядом.

Мы с Евой разрываем свои объятия, причём одновременно, но она одевает меня взглядом в горький скафандр вины. И я чувствую, глубоко внутри понимаю, что да — виноват. Нельзя было убирать руки. Нельзя.

Урок программирования и дизайна — унылая мутохрень. Уже каждый уважающий себя дурак знает, как пользоваться Фотошопом. Идиотские задания выводят меня из себя, но ещё больше эти тупые дуры, которые записываются в те же классы, что и я, чтобы иметь возможность попросить о помощи.

Я сегодня зол и никому ничего не объясняю. Я сегодня целиком и полностью в себе. Даже Рон не пытается со мной заговорить — знает, что огребёт.

Урок уже почти подходит к концу, когда в класс уверенно входят пятеро полицейских:

— Спокойно ребята, все остаются на своих местах. Мы здесь для того, чтобы каждый из вас был под защитой и в безопасности.

Второй, в очках и с брюхом, ведёт пальцем по листу, прикреплённому к жёсткой папке:

— Дамиен Блэйд и Рон О`Рейли прошу подняться и выйти из класса.

Мы обмениваемся взглядами ещё до того, как встать, и я предупреждаю Рона в любом случае держать рот на замке. Он согласно кивает.

В коридоре нам заламывают руки, прижав лбами к стене, обыскивают, выворачивая карманы и складывая их содержимое в полиэтиленовые пакеты. Как водится, объясняют наши права.

В школе звенит звонок, народ мгновенно заполняет коридоры: вытянутые лица, злорадствующие, перепуганные, нахмуренные, но среди них нет того единственного, которое я жажду увидеть.

Уже садясь в одну из многочисленных полицейских машин, замечаю Криса, Меланию, Эйдана и Лукаса в таком же точно положении, как и мы с Роном. Каждого изолируют в отдельной тачке — поэтому их столько, а точнее — шесть.

Собственно, уже по пути в участок мне ясна общая картина происходящего. Но в таких случаях лучшая стратегия — всё отрицать, даже если следователь убедительно сулит бенефиты чистосердечного признания.

Но в процессе допроса выясняется, что у них есть запись с нашими голосами. И на ней мы обсуждаем угнанные машины.

Сутки в одиночной камере, после неё перекрёстный допрос: Где? Когда? Какие машины? Сколько их было?

И самый главный:

— С какой целью?

— Хотели развлечься.

— Вы понимаете, Блэйд, что нарушали закон? Систематически?

— Да, понимаю. Но вы ведь нашли все машины?

— Нет, не все.

— Мы вернули все, до единой. Оставляли в том же квартале, где брали, в радиусе не больше километра.

— Мы не знаем, какие из пропавших автомобилей были украдены вами. И вы никак не можете доказать, что все найденные — ваши.

— А мы и не должны это доказывать. Это ваша работа, разве не так? Докажите, что пропавшие и не возвращённые связаны с нами.

— Откуда у Вас на счету 47 000 долларов, Блэйд?

— Я закажу для вас выписку из банка. Когда вам удобно её получить?

— Вы не в том положении, чтобы дерзить, Блэйд. Даже если вы крали машины и возвращали их, закон был нарушен. Нанесён непоправимый моральный вред владельцам.

— Дальше я буду говорить только со своим адвокатом! — ставлю точку бесполезной дискуссии.

Мел в узком коридоре, с заведёнными за спину руками.

Ещё сутки в одиночной камере.

Отец, десятый раз протирающий трясущимися руками стёкла очков:

— О чём ты думал, Дамиен? О чём? Какой колледж тебя примет? Куда ты теперь поступишь? На ферму в Мишн? Или в Абботсфорд? Келовну?

Ещё сутки и ещё один разговор: я, Мел, мой отец, её отец.