За мгновения до...

Он смотрит на меня таким взглядом, каким никто до него не смотрел. Вот Кристиан глядит с интересом, как на пиццу, перед тем как её съесть. А Дамиен не так, нет. Сложно выразить словами все те тени, что мелькают в его глазах, вспышки, блики эмоций. Но чаще его взгляд неподвижен, словно замер в ожидании ответа. И неизменно одно — глубина, которую не измерить, потому что нет в природе линейки со шкалой бесконечности. И вся эта бездонность, закованная в безвольность, сфокусирована на мне, я — центр его Вселенной, я — сила чёрной дыры, затягивающей его все сильнее и сильнее, обещая отправить в иные миры. Я — мощь, сопротивляться которой бесполезно. И всё это в одном только взгляде, в единственном даже самом маленьком миллисекундном столкновении его каре-зелёных глаз с моими. Я и подумать никогда не могла, что во мне может быть спрятана ТАКАЯ сила! Что именно мне суждено стать тем кислородом, который так необходим для его жизни. Я освещаю его путь, я дарю ему счастье!

В конце апреля мои критические дни не наступили в срок. Я не испугалась — ждала. Ждала день, ждала два, ждала неделю. Затем купила тест, но он не выявил никаких перемен, а месячных всё так и не было. Когда, спустя 21 день, они всё-таки заявились, я разрыдалась и поняла, в каком страхе прожила последние три недели.

В свои девятнадцать я не была женщиной, всё ещё оставаясь ребёнком.

Это был урок музыки, репетиция выпускного концерта. Ученики, выстроенные пятью линейками, пели хором «O, Canada, O, Canada!». Не знаю, что именно произошло в моей голове, что за катаклизм здравого смысла, но именно в тот момент мне захотелось выплеснуть свою панику и накопленную за 21 день нервозность на того, кто, как мне тогда казалось, был во всём виноват — несостоявшегося отца, ни сном, ни духом не ведающего о моих приключениях.

Мы с Дамиеном оказались в одном ряду, однако между нами усердно орал слова канадского гимна Рон. Мне показалось, что так сообщить «папочке» новость будет даже забавнее:

— Рон… — дёргаю его за футболку.

— Чего?

— Можешь передать Дамиену кое-что?

— А подождать до конца никак нельзя? — улыбается, а в глазах ирония.

Да, наши так называемые «отношения» стали предметом стёба в компании, главным образом, из-за перемен, произошедших в Дамиене. Он действительно изменился… Расплавился!

— Нет, не могу, это важно и срочно! — настаиваю.

Дело в том, что Дамиен опоздал на репетицию, и мы с ним не виделись с самого утра, с тех пор, как он отвёз меня в школу, а сам укатил в мэрию решать организационные вопросы в отношении своего будущего ресторана.

— Ладно, — сжаливается Рон, демонстративно закатывая глаза, — выкладывай!

— Скажи Дамиену, что я беременна.

— Скажи Дамиену, что я беременна.

Вся весёлость на лице друга моего парня испаряется, мгновенно уступив место шоку и вылезающим из орбит глазам:

— Что?

— Да. Я беременна — передай ему.

Рон долго смотрит, надеясь уловить в моём взгляде несерьёзность, но я умею играть роли, когда нужно.

Он поворачивает голову в сторону Дамиена, так же долго смотрит на друга, затем осторожно зовёт и сообщает новость. Мне плохо видно, но в целом картина ясна: ни единой эмоции, ни малейшего признака переживаний. Лицо моего бойфренда — непроницаемая маска. На меня даже не взглянул ни разу.

Мы спокойно выходим с урока музыки, Дамиен как ни в чём не бывало прощается с друзьями, как обычно забирает из шкафчика мой рюкзак.

Идём к парковке в полнейшем молчании.

Он заводит Мустанг и трогается с места, взглянув на меня только один раз, и в этом взгляде я успеваю уловить жёсткость. Я жду, что его прорвёт, наконец, но в машине тихо как в гробу. Просто смотрит на дорогу, просто ведёт машину.

И теперь уже дёргаться начинаю я — он поверил, и не знает как себя вести. Ребёнок для него — шок. Он его не хочет, так же как и я, разумеется: мы оба слишком молоды, чтобы закапывать себя в пелёнках. Но Дамиен не знает, чего хочу я, и для него самое тяжёлое — завести со мной речь об аборте.

Только в машине до меня доходит вся глупость моей выходки. Я разочарована его реакцией, и хотя она, в сущности, на пустом месте, я вижу его лицо с выражением восставшего мертвеца, чувствую ледяной холод между нами и испытываю самую настоящую, нешуточную боль. Наша так называемая «любовь» не выдержала проверки самой тривиальной вещью — ранней беременностью. Хотя в девятнадцать, какая же она ранняя? Моя мать родила меня в девятнадцать.

Мы входим в дом, Дамиен бросает наши рюкзаки на пол рядом с диваном и шествует прямиком к холодильнику: стресс нужно заесть, а ещё лучше запить.

Пока поднимаюсь по лестнице, сражаюсь со слезами, говорю им, что ещё не время, это не та жизненная ситуация, когда стоит пачкать моё лицо. Решаю переодеться и поехать в свою студию. Едва дверь моей комнаты захлопывается, как её открывают снова, и я сразу же жалею, что не заперлась.

— Ева…

Дамиен выглядит ещё более серьёзным, чем был. Но жёсткости во взгляде больше нет. Я не знаю, что именно он пережил, пока мы ехали в полнейшей тишине, но точно нечто судьбоносное. Осталось выяснить, что.