За мной следят дым и песок

Бакалавр терзает и обкатывает свои ответы — немолчному Амалику, приближает к идеалу, настойчиво идеализирует, и не боится — сентиментальных и жестких версий, а устаревшие и неубедительные — скомкать в архив, но вполне вероятно — заражен или передразнивает — сидящего на хозяйстве. Затоваренного, кто перебирает свои дива, складывает в планер и в сорванную крышу — ибо обречены вспорхнуть пернатой флотилией, путешествовать на перекладных — на сползающем с вершин леднике, покатившемся кремне, на плывущих по ветру семенах и клочьях шерсти, на вынырнувших из воды веслах и скачущих с вывески на другую буквах, на брошенном псу мослаке… прежде брошенном — носителю комплекта… ненадолго пристроиться на летящие снаряд, рюхи, сливовую косточку, пойти в столпе пыли и в золотом зайце — и иссушить, всколыхнуть, умыть благодатным огнем… во всяком случае — уклонение неуместно.

Но можно предположить, что оживлялись — многие, составившие форму Бакалавр, сбросившиеся талантами — тоже давали голос и точили и шлифовали наперехват. И Амалику противостоят — три в одном или шесть… если не отобедают друг другом. Да кто и позвал из Бакалавра — подряд, как не владелец — того, что прольется из блюдец ушей, глаз, братины суши, и требуется — подспорье, эмпиреи…

Но если Бакалавр уподобляется предводителю пропасти — не превращается ли на время в Амалика, не заступает ли на срок — его место? О, драматичнейший из поединков: Амалик, предстоящий — себе, Амалику!

Малая тревога завладевала покровителем бумаг — и отряжала голову в юлу и обносила стороны.

Кто-то знакомый — кажется, здесь! Растворив детали — в общем эскизе, в наползающих перекатах вокзала… А может, нежелательный — рядом давно и прослушивает, и сверяет? Сразу несколько?

Наконец, и Амалик видит в наследнике героев, в потрошителе и обломщике ветеранов — когорту, весь контингент… или мечтает? Ощущает — недозамеченное, надбавочное, лишнее! Деревянная интонация — в кантилене, в эвфонии? Неклассическая хореография — в сечении суеты, скаковое, волоченое? Нечто на правой лестнице, где уже прошли болеющие о Бакалавре и заносились — другие заносчивые… На левой — в приоткрывшем тайнопись перевертыше? Скорее, между старых менял — на сундуках с мороженым и с фантами, выигравшими театральный спектакль и месячник увлекательного катания на трамвае, приголублены — увлекшим боковое зеркало небом… искрошены расшаркиванием горстями зелени из предчувствия или прощания юкк и терновников? Повторяющееся звено — уже мелькавшее… каждодневное — панически участившееся?!

Возможно, бахвал с первосортным обертоном — не в пример Амалику, кто пытается приправить мгновение — подрывной деталью, вбросить — гильзу, опылить непогодой… глашатай священной полноты, полной идиллии — уже прибыл и сам выискивает, кто его ждет, но затерт в сучьях чужих локтей, потерян в чем-то полнозвонном, не склонном к устью, затолкан в невеждах, принимающих за мессию — эпонима: каменную шинель, каковая неутомимо простирает — кепку, тюбетейку, рукавицу, перчатку, тирс, сигару и иной кий, надувая самое гиблое направление… в дуралеях, обтекающих трех продажных старух, и не называют — ни Клото, ни Лахесис и Атропос.

Вступление экспедитора с недовесом перекрыто — вчерашней расклейкой объявлений: Переводим на любой яз… Вошедшими сюда сто лет тому — истуканной четвертой старухой и опечатанной черно-белой птицей, занавесившей крылами — главное…

И не видят в явившей небывалую птицу — явившую чудо…

— Беззащитные уверения прошедшего мира, — уточнил Павел Амалик. — Разве нельзя объявить, что надругались над некрополем? — и непринужденно спрашивал: — Простите неуместное любопытство, но где в вечерок за двумя субботами были вы?

Интерес принимали — все вложившиеся в подпаска чистопородные, уснастившие его резервисты — сеятели и пожинатели, разжившиеся и перебежчики — и, посыпавшись друг из друга, обступали Амалика и тоже интервьюировали, сверлили и не давали исчезнуть:

— Значит, вы думали — вы неуязвимы, герр покровитель?

— А что вам более неприятно? Нащупавший вас хаос — или далматинские стигматы на массе ваших рук и прочей критической м-мм?.. Правда ли, что архив — продолжение ваших собственных тканей?

— Подумайте, чуть что — из одного удадутся семеро, школа «Типичные представители», — раздраженно замечал опрошенный.

— Штурмовики! Экстремалы… — подсказывали непреходящие и окружали, и почти провидели в сдобном предводителе — каплющий соками именинный пирог, медовый кулич или нищую ржаную лепешку, одну на всех — и сочится ржой. — Стервятники. Осквернители праха.

Абонировавшие форму и укупорившие ее — склонностью к подвигам, собственным или вообще, распалялись и предлагали:

— Кровососы, зомби… Кокаинщики.