За мной!

Я гляжу на ливанца, подвешивающего зарезанного барана на рогатку, и испытываю к нему необъяснимую симпатию. Почему, в конце концов, именно он, поужинав бараниной, должен взять базуку и выстрелить в мой джип? Но, может, и он…

Кадам — тот бы не выстрелил ни за что, ни за какие деньги. Мы с ним были друзьями: я, московский еврей, и верующий мусульманин Кадам из кишлака Золотая Могила. Этот кишлак стоит на хорошем месте — сто километров надо ехать оттуда верхом в ближайший поселок за спичками или керосином: в Золотой Могиле лавочники, слава Богу, еще не завелись. В Золотую Могилу ведет по чертовым кручам тропа, неприметная для чужака. В Золотой Могиле не забыли пока, как обращаются с «бусурманскими спичками» — огнивом, и если вышел весь керосин, то всегда можно запалить фитилек в плошке с растопленным киичьим жиром. И, самое главное, нет в Золотой Могиле ни милиции, ни партийной организации, ни самой советской власти. Без спичек и без советской власти, на берегу Великого ледника, кишлачники обходятся с большой легкостью.

Если б я не был Давидом, я бы хотел быть Даудбеком из кишлака Золотая Могила.

Все это просвистало, просквозило в моем сердце, когда я глядел на ливанца, разделывавшего тушу барана во дворе своей кибитки.

— Зачем он его подвесил? — спрашивает Нир. — Ну, барана?

— Свежевать удобней, — объясняю, — шкуру снимать. И потрошить.

К нему придут гости, к ливанцу — другие ливанцы, и они будут есть мясо на краю минного поля. А мы, евреи, будем смотреть на них в бинокль. Нас разделяют пятьсот метров, которые можно преодолеть без труда — и вражда, конца которой не видно и в бинокль. Интересно, пойдет ли этот ливанец, поужинав, стрелять и бросать гранаты в мой джип? Ливанец, который точно, как Кадам, сдирает с барана шкуру: подрезая ножом, помогая себе ребром ладони.

— Ты пошел бы туда в гости? — спрашиваю я Нира, кивая на дом и двор под нами.

— Глупости! — отмахивается Нир.

Да, глупости. Ливанец не позовет нас, потому что мы для него — захватчики. Мы не пойдем к ливанцу, потому что он для нас — враг, к тому же араб. «Все арабы — враги». «Все евреи — враги». Это просто и доходчиво, это не требует доказательств. Это сплачивает дураков. Это подогревает «справедливый гнев» и приукрашивает торгашескую демагогию политиков… А мы-то тут причем? Да не причем!

…Я ездил на мусульманский Памир не только за свободой, риском и бараньим бешбармаком[2]. Я выдумал привлекательную для себя историю: мусульманские мужики куда ближе мне, еврею, мужиков русских — и географически, и духовно, — как, скажем, пальма мне ближе березы. Эта история хорошо укладывалась в мою жизнь. Я по нескольку раз в год ездил в Среднюю Азию, колесил по пустыням и горам, выучил с полсотни имен местных людей, для чужака почти непроизносимых и незапоминаемых. Эти местные люди относились ко мне хорошо, по-дружески, они давали мне сильных лошадей и место в юрте. Я заслужил у них имя Даудбек, имя молодецкое — Давид-всадник. Они верили в Аллаха, а я верил, что пробьюсь в конце-концов в Израиль и найду там, рядом с евреями, таких же замечательных друзей-мусульман, которые будут мне куда ближе, чем сермяжные русские мужики… Здесь мусульмане другие, и другие евреи. И ливанец не позовет нас в гости, и мы ливанца не позовем.

— Бедный народ… — вздыхает за моим плечом Нир, и непонятно, что он имеет в виду: то ли неумение ливанца управиться с бараном, то ли сидение его на краю минного поля, посреди своей земли.

5 ПЕРЕХОД ГРАНИЦЫ

Я никогда не встречал человека, который бы относился к этому понятию — граница — с любовью. Граница — это запрет, ловушки и лагерная колючая проволока, это тюрьма, увечья или смерть для того, кто хочет границу пересечь по собственному желанию, — в Советском Союзе. Граница — уродливая стена со стрелками и самострелами, — это в Германии. Граница — вежливые и непреклонные таможенники, шмонающие твою машину в поисках лишней бутылки вина или куска сыра, — это в свободной Европе. Это река, которую переплывают, рискуя последним своим достоянием — жизнью — нелегальные иммигранты. Это приманка для преступников, это надежда для гонимых. Это никчемная, вредная выдумка, служащая постоянной причиной для раздоров и разрушительных устремлений правителей — линии зыбкие, стыки непрочные. Это принадлежность политических карт, а не разума или сердца человека.