За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

К утру этого дня памятник Калинину, первому председателю правительства Советского Союза, был уже убран со своего места на Калининском проспекте. В здании ЦК царила тишина. На дверях была надпись: «Здание опечатано». Каракули, нацарапанные на памятнике Марксу: «Пролетарии всех стран соединяйтесь — против коммунистов», были заменены новыми. Теперь было написано просто: «Простите меня!». Над Кремлем развевалось два красных флага, но без серпа и молота. День был теплый и сухой. Джилл, Джулиан, Дэвид и я присоединились к толпе, собравшейся на Манежной площади. Говорят, на улицах был чуть ли не миллион человек. Армяне и азербайджанцы, грузины и литовцы несли свои национальные флаги, чтобы почтить память своих жертв. Группа людей несла невероятно длинный русский триколор — подарок только что созданной Фондовой биржи. Два православных священника несли портрет Николая II — царя и мученика. Другие священники несли иконы, что было похоже на картину Репина «Крестный ход в Курской губернии». Рядом со священниками держалась небольшая группа казаков в форме, вполне готовых устроить погром. Майкл Гэвин из «Чеширских Домов» нес британский национальный флаг, который ему передал молодой Игорь Геращенко, в свою очередь получивший его от клуба любителей рок-музыки при Би-би-си. Это был единственный иностранный флаг, пока несколько русских не бросились куда-то, чтобы принести и французский триколор. Послы Европейского сообщества тоже шагали благородно, но неуверенно.

Траурные речи произносились с импровизированной трибуны, поставленной на Манеже. Перед трибуной стояли три гроба. Горбачев выступил достойно и, слава Богу, коротко. Елена Боннэр выступила с трогательным и эмоциональным призывом к терпимости; речь ее произвела тем большее впечатление оттого, что в прошлом она так часто выступала со словами страстного осуждения. Боб Страусс, новый американский посол, без приглашения взобрался на трибуну, чтобы процитировать Патрика Хенри: «Дайте мне свободу, или дайте мне умереть!» — блестящий жест, которому позавидовали его профессиональные коллеги из Европы. Один ветеран-афганец продекламировал стихи собственного сочинения. Православный хор пел великолепно: бас годился бы для исполнения роли «Бориса Годунова». Какой-то раввин прочел нараспев на иврите кадиш по еврею Кричевскому. Я надеялся, что теперь русским антисемитам — псевдоказакам и прочим — будет труднее утверждать, что евреи всегда были врагами России.

Все время, пока произносились речи, какой-то пожилой офицер в мятой военной форме стоял один перед гробами, крестился и кланялся.

Когда траурная процессия двинулась к Ваганьковскому кладбищу, к нам подошел Козырев, российский министр иностранных дел, и с большим чувством сказал, что Ельцину передали о том, как Джилл помогала раздавать продовольствие защитникам Белого дома. Россия никогда не забудет поддержки, оказанной ей Англией и ее премьер-министром в момент кризиса. Толпа двигалась медленно, бодро и соблюдая полный порядок. В воздухе царила атмосфера серьезности, подъема, но не трагедии. Распорядители — многие из них ветераны-афганцы — были вежливы и действовали умело. Дисциплинированные группы людей самых разных возрастов взялись за руки, чтобы разделить толпу на части, которыми можно было бы управлять. Распорядители заранее предупреждали нас о трамвайных линиях и рытвинах, чтобы мы не споткнулись. Мы чувствовали себя в гораздо большей безопасности, чем во время похорон Сахарова, когда милиция вела себя гораздо неопытнее.

Люди в процессии рассказывали друг другу о том, что они пережили на баррикадах. Те, кто там не был, оправдывающимся тоном объясняли, что им, к сожалению, помешало присутствовать. Многие критиковали Горбачева за его ошибки и нерешительность. Однако они признавали также, что именно он положил начало всему процессу. Все считали, что с коммунистической партией покончено. В противоположность сценам, имевшим место возле Белого дома в середине недели, приятно ощущалось отсутствие мстительности и шовинизма. Поразительно многие участники процессии говорили о перспективах, открывающихся теперь перед ними для занятия собственным бизнесом. Какой это будет иронией судьбы, думал я, если последняя революция XX века окажется революцией предпринимателей.

Полный бородатый мужчина, лет тридцати, шагавший рядом со мной, был в прошлом кадровым офицером военно-химических войск. Теперь он был специалистом по истории имперского офицерского корпуса конца века. Он провел на баррикадах три ночи и преподнес мне миниатюрный русский флаг, чтобы я приколол его на пиджак (позже бельгийский посол сказал мне, что я приколол его вверх ногами). Людмила Доронина, маленькая библиотекарша, шагавшая по другую сторону от меня, потом заглянула в посольство на чашку чая и принесла пачку листовок, выпущенных тогда защитниками Белого дома.

Маленькому старичку, который упорно пытался рассказать старый политический анекдот, приказали замолчать и проявить больше уважения к покойным.