За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Когда мы с Джилл прибыли в Москву на второй срок службы, Горбачев находился у власти три с половиной года. Как у посла, у меня было одно важнейшее преимущество. В России все, от Горбачева до рядового гражданина, были в восхищении от британского премьер-министра. Мне удавалось видеть людей и различные места в Советском Союзе просто благодаря тому, что я был «послом г-жи Тэтчер». Однако отношения между Советским Союзом и Англией по сути своей не отличались такой теплотой, как личные отношения между двумя лидерами. Г-жа Тэтчер и Горбачев продолжали поддерживать энергичное и приятное общение друг с другом. Она продолжала служить важным проводником связи с Вашингтоном, когда прямая линия общения стала малодоступной в первые месяцы 1989 года, после избрания президентом Джорджа Буша. Впрочем, в последующие годы ни Горбачев с Тэтчер, ни их чиновники не вели частых двусторонних переговоров по важнейшим проблемам дня. Об окончании «холодной войны» договоренность была достигнута не г-жой Тэтчер — об этом договорились американцы с немцами. Американцы вели переговоры о контроле над вооружениями, в чем англичане оказывали им серьезную помощь. И когда г-жа Тэтчер стала противиться понятному и неукротимому стремлению немцев к воссоединению, движимая предубеждениями и ложными историческими аналогиями, влияние Англии упало в Москве, так же как в Вашингтоне и Бонне. Только в последний год моего пребывания, в период от начала путча в августе 1991 до весны 1992 года, английское правительство во главе с Джоном Мэйджором вновь на короткое время стало играть значительную роль в отношениях между Востоком и Западом.

Главный вопрос состоял в том, устоят ли Горбачев и его реформы. Моя первая депеша в Лондон положила начало непрерывному обсуждению с Лондоном вопроса о том, удержится ли Горбачев и могут ли увенчаться успехом его реформы. Я назвал свое донесение «Впечатления от дебатов»; в мои первые два месяца в Москве меня больше всего поразила удивительная открытость публичных дискуссий — в печати, на радио, телевидении и в частных разговорах.

Эти дебаты уже коснулись самого слабого места политической и конституционной позиции Горбачева: монополии партии на власть, которая была торжественно закреплена в брежневской конституции 1977 года и поддержана 70 годами беспощадной практической деятельности. Пресса начала утверждать, что люди будут бояться возврата к ужасам прошлого, пока партия оставляет за собой право исключительного контроля. Горбачев еще не был готов сделать неизбежный вывод: ликвидировать монополию КПСС. Он говорил о необходимости «плюрализма» еще в 1987 году. Однако до февраля 1990 года он неизменно сопровождал его прилагательным «социалистический». Под этим он подразумевал, что состязание различных мнений должно быть разрешено, но лишь в партийных рамках. В то же время он избавлялся от «твердолобых» с помощью гуманного метода досрочной отставки, а не путем расстрела, как это делал Сталин, или натравливания на них толпы по примеру Мао Цзэдуна. Однако партия все еще оставалась его орудием власти, и он не мог себе позволить слишком настроить ее против себя. Он доказывал, что партия должна ограничиться «общим руководством», в то время как все остальные будут заниматься своим обычным делом. Однако эта идея не находила поддержки ни у реакционеров, ни у либералов. Многие русские давно уже игнорировали и презирали партию. Сейчас пришло время сказать об этом открыто.

Горбачев продолжал пользоваться громадным успехом на международной арене: он сделал шаги к ослаблению конфронтации сверхдержав, содействовал разоружению в сфере обычных вооружений, вывел войска из Афганистана, демонтировал советскую империю в Восточной Европе. Большинство его собственных граждан приветствовало ослабление внутренней и международной напряженности, хотя они были по большей части слишком поглощены собственными делами, чтобы обращать на все это много внимания. Но советские военные вполне естественно проявляли растущее недовольство отказом от всего того, что они создали после победы над Германией в 1945 году. Горбачев плохо отдавал себе отчет в причинах ропота в Восточной Европе, растущего недовольства на Кавказе и в республиках Прибалтики. Даже тогда никто из нас не предвидел, что Советский Союз в скором времени распадется на составные части.

Подобно диккенсовскому персонажу Микоберу, Горбачев продолжал надеяться, что прибалты и кавказцы каким-то образом смирятся со своим дальнейшим пребыванием в составе реформированного Союза, и именно это стало самой уязвимой точкой его позиции. Подводя итог своим наблюдениям в конце 1988 года, я сообщал Форин Оффис, что, даже если Горбачеву удастся создать либеральное демократическое государство — перспектива весьма отдаленная, Россия останется крупнейшей военной державой в Европе и проблемой для своих соседей и партнеров. Интересы даже либеральной России неизбежно будут иными, чем интересы всех остальных государств.