За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Это было не только непродуктивно, но еще и небезопасно, и к тому же деморализовало людей, которым приходилось там жить и работать. При всем своем великолепии дом едва ли подходил для выполнения функций хотя и небольшого, но энергично работающего служебного аппарата, включая гостиницу. Перестройка была в моде. Ни один уважающий себя член кабинета не мог себе позволить отправиться в Лондоне на званый обед, если он не побывал перед этим в Москве или вот-вот не собирался туда отправиться. Ко времени нашего отъезда из Москвы нас посетили: Маргарет Тэтчер три раза, Джон Мэйджор — дважды, министр иностранных дел — 6 раз. Кроме того, у нас побывали 9 других членов кабинета, 4 младших министра, 3 члена королевской семьи, директор Английского банка, начальник Штаба обороны, начальник Генштаба, Первый лорд Адмиралтейства, американский Главнокомандующий НАТО и множество других менее значительных сановников. Гостиницы в Москве являли собой что-то страшное: номера ужасные, еда и того хуже, телефоны не работали, факса не было. Так что мы восполняли недостатки питания, помещения, транспорта и связи. Наши домашние дела находились в довольно напряженном состоянии. Закупка продуктов, готовка, составление списков гостей, забота о том, чтобы приглашения были доставлены, проверка получения, — все это создавало ощущение, словно вы идете, все время увязая ногами в какой-то патоке.

Мало-помалу Джилл сколотила кое-какую не слишком устойчивую команду при поддержке моего заместителя Ноэля Маршалла, который был незаменимой опорой в наши первые недели, когда мы чувствовали себя особенно неуверенно. Джилл производила покупки на московских рынках, наблюдала за работой поваров. Горничная, повариха и прачка называли друг друга «девочки», громко окликая одна другую: «Нин», «Люд», «Марин». Их обычно полусонный вид сменялся трудолюбивой и умелой активностью, когда у нас бывали приемы. Конечно, они еще и приглядывали за нами «для органов». Я не имел ничего против, если они забирали мою адресную книжку или банковский счет, чтобы сделать с них копии для КГБ. Для меня не имело значения, знали в КГБ или нет, кто мои друзья в Англии, или что у меня все обстоит в порядке со счетом в банке. Однако я очень рассердился однажды на горничных, когда решил, что они забрали несколько не проявленных фотопленок. Я вызвал их, сказал, что прекрасно знаю, что они затеяли, и попросил немедленно вернуть пленки. Они разбежались в разные стороны в панике, смешанной с раздражением, поскольку я нарушил негласную договоренность: о таких вещах не говорят, даже если знают, что они случаются. Пленки не были найдены, но со временем они очутились у нас под кроватью, где, как я прекрасно знал, их никогда не было.

Джилл восстановила пост личной помощницы, и у нас побывали на этом посту три замечательных девушки, говорившие по-русски: Кармел Пауэр, Алисон Уатт и Энн Браун — все необыкновенно энергичные, исполненные энтузиазма и здравого смысла. Лена, русская повариха, быстро освоила рецепты Джилл. Стивен Болдуин, работавший когда-то в одном мужском австралийском клубе, стал участвовать в покупках, помогал на кухне и работал кондитером. «Девочки» смотрели на него, как на талисман. При всей зыбкости, эта система действовала. К тому времени, когда мы покидали Москву, машина развлечений работала на удивление бесперебойно.

Двумя другими людьми, наиболее сблизившимися со мной, были мои шоферы — Константин Демахин и Саша Мотов. Они исполняли роль греческого хора, комментирующего каждую сцену, или — пожалуй, это будет точнее — роль представителей низов русского общества, фигурирующих в русских операх (я имею в виду Варлаама и Михаила в «Борисе Годунове», Гришу в «Сказании о невидимом граде Китеже», Скулу и Ерошку в «Князе Игоре») и выражающих голоса пьяного, непочтительного народа. Правда, с радостью отмечу, что по профессиональным соображениям ни Саша, ни Константин никогда не были пьяными, во всяком случае, в моем присутствии. Наши разговоры о политике становились все более оживленными по мере того, как мы лучше узнавали друг друга. Их суждения нередко превосходили по глубине мои собственные. Вероятно, мне иной раз стоило бы повнимательнее прислушиваться к ним. Естественно, я полагал, что они оба доносят о наших разговорах в КГБ, но я был почти так же твердо уверен, как леди Петтигрю[2], что я портил их больше, чем они меня.