За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Мой предшественник, Брайан Картледж, предупредил меня, что Саша будет назойливо приставать ко мне с изложением новейших положений линии партии, продиктованных ему его начальством в управлении Дипкорпуса — организации при Министерстве иностранных дел, — снабжавшего наш русский штат средствами контроля КГБ над нами. Я был приятно удивлен. Обычно русские, сокрушаясь по поводу положения своей страны, твердили вам одно и то же: «Что мы можем поделать? Мы люди маленькие. Единственное, на что мы способны, — это страдать, как всегда страдал русский народ». Крайне редко они задумываются над тем, что, возможно, каждый народ получает то правительство, какое заслуживает. С того же начал и Саша. Однако в результате наших многочисленных бесед он постепенно становился менее ортодоксальным. Во время выборов в марте 1989 года он агитировал за оппозицию. За год до запрещения коммунистической партии со страхом и трепетом сдал свой партбилет, простоял положенный срок на баррикадах в августе 1991 года, а впоследствии трудился над тем, чтобы его дочери обучились коммерческим навыкам, которые, по его мнению, будут больше всего нужны в новой России. По мере того как ельцинская Россия начинала выходить из тени Советского Союза, русский патриотизм Саши становился все более ярко выраженным. Он возвратился из семейной поездки по Волге во время летнего отпуска 1990 года, кипя негодованием по поводу упадка, в какой пришли древние города за время коммунистического правления. Во время нашего первого уикенда в Москве он удивил меня, сказав в машине, которая, скорее всего, была снабжена устройством для прослушивания: «Жаль, что Горбачева оставили на 19-й партконференции на второй срок. Хватило бы и одного, тогда мы могли бы от него отделаться и посадить вместо него кого-нибудь, знающего дело». В прежние годы ни один официальный шофер не осмелился бы говорить подобным образом. Это была яркая иллюстрация парадоксальности положения Горбачева. Те самые люди, которым он дал свободу выражать свои мысли, чувствовали себя уже достаточно уверенно, чтобы нападать на него.

Павел Иванович Харитоненко (1853–1914), который построил замечательный особняк, и имя которого выгравировано на воротах двух въездов в него, принадлежал к могущественному московскому купеческому классу. Сам особняк был символом трансформации, происходившей в социальной, политической и культурной жизни России в конце XIX века.

Московские купцы того времени были потомками своих предшественников, подвергавшихся строгой регламентации и контролю при царской системе, начиная с XVII века. Они олицетворяли собой преемственность давно сложившегося образа жизни и фактически не изменившегося до последних 30–40 лет царского режима. Русские купцы XVII, XVIII и первой половины XIX века мало походили на банкиров, промышленников, новаторов и авантюристов современной им Западной Европы. Они торговали пушниной, продуктами, текстилем и изделиями кустарного промысла. На их слово при заключении сделки не всегда можно было положиться, так как они стремились к незаконному обогащению и предпочитали получать быструю прибыль вместо установления долгосрочных отношений со своими клиентами. Они были невежественными людьми, чопорно-благочестивыми и жестокими в домашнем быту. Их возмущали попытки Петра Великого стричь им бороды и надевать европейские платья. Государство разделило их на четко определенные гильдии на предмет сбора налогов и облегчения задач местной администрации. Однако эти гильдии не обрели того политического веса, каким пользовались соответствующие им организации в бурлящих жизнью коммерческих городах Западной Европы. Продвижение из третьей гильдии в первую и, быть может, титул почетного гражданина — таков был предел социальных амбиций этих людей. Их неизменно презирали те, кто стоял выше них — дворяне и интеллигенция, — и ненавидели те, кто был ниже — крестьяне. Жестокие сатиры на них писал первый великий русский драматург Александр Островский (1823–1886).

Однако, несмотря на врожденный консерватизм, наиболее энергичные и предприимчивые среди них наживали промышленные и коммерческие империи со времен XVI века. Некоторые обогатились, став откупщиками, другие — на водочной монополии.