За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Однако в одно я верил твердо. Я охарактеризовал Горбачева как реформатора, обладающего творческой энергией Петра Великого, но без его жестокости. Мои коллеги в Форин Оффис спорили со мной по этому центральному пункту. Я указывал, что Петр был деспотом, кровожадным садистом в отношении не только стрельцов, взбунтовавшихся против него, но и в обращении с собственным сыном. Горбачев не был ни деспотом, ни садистом. Хотя я вовсе не исключал, что в случае необходимости он прибегнет к силе для подавления мятежа внутри Советского Союза, а, возможно, и даже для сохранения советских стратегических интересов в Центральной Европе. На протяжении следующих двух лет кровь действительно была пролита в Тбилиси, Риге, Вильнюсе, а также в Баку. Какая-то часть вины при этом неизбежно лежала на Горбачеве. Однако, в конце концов, он разошелся с кровавыми реакционерами, по крайней мере — отчасти, потому что не хотел использовать традиционные русские методы для поддержания традиционного порядка как в своей внешней империи, так и внутри страны. Правые критики обвиняли его, и обвиняют по сей день, в слабости. На самом же деле, эта слабость была одним из самых больших его достоинств.

В начале 1989 года один из моих коллег в Лондоне заметил, что политическая система в Москве, описываемая в моих докладах, напоминает аэродинамику шмеля. Все в ней кажется неразумным, но шмель каким-то образом продолжает лететь. В августе 1991 года законы аэродинамики дали о себе знать. Реакционеры устроили путч, и шмель грохнулся на землю. Это было то, чего все мы боялись. Парадокс, которого не предвидели даже те, кто взирал на происходящее особенно мрачно, заключался в том, что путч не замедлил, а ускорил процесс перемен и привел быстро и сравнительно бескровно к распаду самого Советского Союза.

4 В Советский Союз приходит демократия

Народ безмолвствует.

А. С. Пушкин. «Борис Годунов»

Если бы в многочисленных гражданских войнах, которые постоянно велись в средневековой России, победу одержала Новгородская торговая республика с ее примитивной демократией, а не мрачная, сосредоточенная на своих внутренних делах и деспотичная система, созданная великими князьями Московии, Россия стала бы совершенно другим государством. Новгород Великий был так же древен, как и Киев, а его владения — даже более обширными. Это был торговый город, входивший в Ганзейский союз, окно России на Запад. По сравнению с ним Москва была просто выскочкой, лесистым убежищем от татарских набегов. Новгород управлял своими делами через выборных чиновников, а права его князей были строго регламентированы внутренним договором. Власть принадлежала городскому собранию, вече, которое созывалось звоном колокола. Конечно, права, теоретически признававшиеся за вече, на практике жестоко ограничивались местными олигархами. Но по меркам того времени конституционные порядки Новгорода Великого были довольно-таки просвещенными. Однако они были неприемлемыми для московских князей. Иван III и Иван Грозный (первый, кто официально назвал себя царем) чинили расправу над новгородцами, подавив их независимость и свободы, уничтожив вечевой колокол и задушив демократию в самом зародыше. Впоследствии более просвещенные цари и их советники время от времени создавали законодательные органы. Но до последнего десятилетия существования старого режима эти органы были назначаемыми, а не выборными. Принятые ими законы регулярно отменялись указом императора или каким-нибудь актом правительства — вернейший способ порождать неразбериху, которая продолжала царить и в постсоветской России. Половинчатые попытки создания законодательных собраний проваливались одна за другой или просто оказывались неэффективными.