За нами Москва!

Через пять минут рота была готова к выступлению. Оглядев строй, Волков коротко обрисовал ситуацию, напирая на то, что, хотя немцы и прорвались, наше командование наверняка уже перебрасывает части, чтобы нанести контрудар. А раз так, долг красноармейцев третьей роты — прорваться из окружения и соединиться с частями РККА По бойцам было видно, что в скорый и победный контрудар никто не верит — никаких контрударов не хватило, чтобы удержать Белоруссию, Прибалтику и половину Украины. Но грязные лица, полные угрюмой решимости, взгляды говорили о том, что люди готовы идти закомандиром.

Первым в лес ушел дозор во главе с Берестовым, через десять минут двинулась вся рота. Шли медленно, подлаживаясь под шаг тех, кто нес лежачих, да и многие легкораненые не могли идти быстро. Волков понимал, что раненые сковывают марш, но знал, что ни за что не позволит оставить этих четверых, что, может быть, не доживут до вечера. Во–первых, он не мог быть уверен что кто–то из жителей окрестных деревень рискнет оставить у себя красноармейцев, рискнет, зная, какая кара положена за это немцами. Во–вторых, вынося раненых, ротный показывает всем — бойцам, немцам, себе, что третья рота второго батальона семьсот тридцать второп полка выходит из окружения в полном порядке, организованно, не бежит, поджав хвост, бросая товарищей, а совершает марш на соединение основными частями РККА. К тому же, и лейтенант это отчетливо понимал, после всего, что ней произошло, Богушева никогда не оставит тех, за кого отвечает. Эта красивая тонкая женщина обладала железной волей и хладнокровием врача, и Волков втайне рассчитывал, что ее присутствие поднимет дух бойцов — трусить при женщине стыдно вдвойне.

Волков не знал, что двадцать седьмой стрелковый корпус, рассеченный тяжелым ударом немецкой танковой дивизии, откатывается назад. Он не знал, что немцы, нащупав слабое мест в советской обороне, перебросили к месту прорыва пехотныедивизии. Фронт уже изгибался, трещал,командующий стягивал немногочисленные резервывы, вновь сформированные дивизии прямо с марша бросались в бой. А в здании вокзала держал оборону начальник станции Василий Евдокоимович Арсеньев. Вместе с рабочими депо и бойцами железнодорожного батальона старый путеец стрелял по перебегающим вдоль домов серым фигурам, стрелял, давая время Севе Кривкову, машинисту и старшему паровозной бригады имени Героев КВЖД, вытащить со станции эшелон с бесценным оборудованием железнодорожной линии. В это время полковой комиссар Васильев, предав земле тело командира 328–й полковника Тихомирова, вел свою группу на северо–восток, в сторону от направления немецкого удара. В топке войны сгорали полки, дивизии, армии, и одна рота, малая песчинка, не могла ничего изменить.

Впрочем, Волков предпочитал не задумываться о таких вещах хотя бы потому, что, рассуждая логически, его дело уже было проиграно. Немцы снова одержали верх, Красная Армия в который раз откатилась назад, фронт снова придвинулся к Москве, и все усилия тихомировской дивизии пошли прахом. По здравом рассуждении, лейтенант Волков потерпел поражение, и в такой ситуации плен представлялся вполне разумным выходом. Наконец, можно было пустить себе пулю в лоб и предоставить красноармейцам самим решать, что им делать дальше. По крайней мере, это будет лучше, чем получить ту же пулю между лопаток от кого–то из своих людей. Еще сутки назад такая мысль даже не пришла бы ротному голову, но вчерашний разговор с комиссаром посеял в нем сомнения. Гольдберг, без сомнения, старше и опытнее, но, положа руку на сердце, Волков не знал, что лучше — быть убитым теми, кому доверяешь, или каждую минуту ждать предательства.